Неоконченный этюд в полутонах
Лина Богданова
Тридцать семь лет своего пребывания на планете
она представляла собой сплошное пастельное облако. Ни одной яркой краски. Ни
единой резкой линии. В жизни ее тоже все было бесконечно нежным: ощущения, чувства,
окружающие вещи. А еще люди, животные, события. И, конечно, цвета, звуки,
запахи. Мысли, чувства, эмоции… можно было до бесконечности перечислять
компоненты этого безупречно чистого и ровного эпизода в истории человеческой
цивилизации.
В один
прекрасный день Мона (а как же еще можно было назвать подобное явление?)
остановилась у витрины магазинчика, где продавалась модная одежда. Остановилась
просто так, передохнуть. День выдался слишком суетным и жарким. Слишком – это
для нее. Для всех остальных горожан это был совершенно обычный
среднестатистический июльский день. Двадцать семь в тени. Солнечно. Почти
безветренно.
Все вокруг спешили по своим делам в том же
темпе, что и всегда. Проезжавшие мимо машины пылили с тем же усердием, что и
обычно. Птицы лениво чирикали, затаясь в тени поникших от духоты деревьев.
Пахло горячим асфальтом, отцветающими розами и скошенной травой. Таяли в небе
облака…
И все-таки…
Все-таки было в жизни города нечто неординарное. Выбивающееся из череды
буден. Настойчиво требующее перемен. Резкое. Громкое. Действующее на нервы.
В общем, Мона почувствовала это первой. И
присела на нагретую солнцем скамейку у витрины. Попыталась вникнуть в
непривычные ощущения. И найти собственное место в грядущих переменах. Понять. Проникнуться.
Определиться.
Сквозь ажур полей ее летней шляпы
проскальзывали солнечные зайчики. Ветерок слегка теребил нежный молочный шелк
косынки, повязанной под шляпой. Фиолетовые стекла солнцезащитных очков
причудливо искажали цвета ее одежды, травы на газоне, тротуарной плитки. Мир по
ту сторону был окрашен в спасительные сиреневые оттенки. Казалось, грядущие
перемены имели иллюзорный характер. А потом…
Потом
Мона взглянула в стекло витрины и зажмурилась. Да, ей никогда не нравились
выставленные в ней образцы. Слишком вычурно. Слишком ярко. Слишком смело. И еще
тридцать пять слишком. Но сейчас…
Вызывающий салатовый спорил в яркости с голубым и фиолетовым. С ума сойти! Но взгляд
женщины удержался на сарафане дольше обычного. Мало того, он и не думал
переходить на что-то другое. Пестрая расцветка плотного, проблескивающего на
солнце сатина притягивала как магнит. Расплывалась на тысячи оттенков и
подоттенков. Завораживала. Интриговала.
Мона
поймала в стекле собственное отражение. Надо же! Ее одежда, тщательно
подбираемая по стилю и цвету выглядела бледной пиратской копией чего-то никогда
не существовавшего в природе, но до
дрожи ощутимого. Наполненного жизнью. Земного. Радостного. Свежего. И - увы –
прошедшего мимо.
Да и сама она являла собой жалкое зрелище.
Белесые волосы. Сливающаяся с ними по цвету шляпа. На тон светлее косынка.
Серые глаза. Едва различимая на губах помада… Мягкие линии свободно ниспадающих
одежд. Босоножки на плоской подошве…
-
Мышь белая, коза старая… - отчего-то всплыло в памяти и продолжилось совсем уж
обидно. – Поганка бледная…
И стало
так больно. Так жалко себя, прожившую половину жизни (и лучшую, причем,
половину!) в возмутительном бесцветии и бесформии. В полутонах событий и
чувств. А ведь могло быть…
- Как
же это я? Зачем? Почему? Кто и когда наставил меня на этот путь? Ведь умру
(тьфу-тьфу-тьфу), и вспомнить будет нечего. Был человек, и нет человека. А
какой он был? Да какая разница! Был какой-то. Да весь вышел.
Мона
горько вздохнула и перевела взгляд на сочные тона сарафана. Вот она жизнь!
Яркая. Живая. Притягательная. Настоящая!
Ей
вдруг захотелось надеть на себя этой пестрое великолепие. Накрутить тугими
колечками и распустить волосы по плечам. Или наоборот, полностью спрятать их
под ярким шелком. Покрасить губы яркой помадой. Нанести тени на глаза. Лак на
ногти. Стать иной. Ослепительной. Заметной. Бросающейся в глаза. Будоражащей
чьи-то желания. И свободной! От чего? Скорее, в чем! В выборе, в смелости. В
безрассудстве, если хотите.
- Я
бы хотела примерить… - нет, теперь она не будет обходить свои желания кругами.
– Дайте мне вон тот сарафан! – нет, снова не то. – Девушка, принесите в кабинку
эту модель!
Пришлось остановиться на третьем варианте. На
большее пока не хватало смелости. Но Мону уже несло дальше:
- И
что-нибудь из аксессуаров в тон. Надеюсь, Вас не надо учить!
Молоденькая продавщица проглотила недовольную
мину за полсекунды до явного проявления. И позволила себе лишь неопределенно
сверкнуть в ответ глазами. Обе были удивлены собственным поведением. Одна –
практически довольна. Вторая – наоборот.
-
Куда это меня несет? И к чему принесет? А,
впрочем, какая разница? Главное, мне это нравится! А потому, несемся дальше! На
всех парусах!
Чувство удивительной легкости наполнило душу.
Нет, не той знакомой, эфемерно-туманной. Новая легкость имела иной характер.
Слегка резкий. Слегка взрывной. Даже порочный,
самую капельку, но порочный. Стремительный. Интригующий, наконец! И
самое главное, действенный!
Сарафан
был доставлен в примерочную кабинку в один момент. Минутой позже здесь же
появилось несколько шарфов, шляп, косынок, коробочка с бижутерией, связка
ремней и поясов.
-
Пока достаточно! – даже голос изменился. Появились глубокие ноты, волнующая бархатистость,
чувственность. – И помогите застегнуть молнию!
Увы! Сарафан был не к лицу. На фоне
животрепещущей сочности и смелости расцветки лица и вовсе не стало. Так, не
первой свежести след на снегу. Тень на белой стене. Блеклое пятно на яркой
ткани. Обидно. А ведь хотелось… Но долго обижаться и жалеть себя Моне не
пришлось: проклюнувшееся сквозь многолетнюю защитную оболочку новое я уже
действовало автономно.
-
Косметика у Вас есть? Вы же видите…
Молоденькая продавщица, в старой жизни трижды
пославшая бы капризную клиентку куда подальше, подобострастно (да-да, именно
так!) кивнула и молнией вылетела из кабинки. А через секунду влетела обратно. И
принесла набор косметики!
-
Очень хорошо (вместо привычного спасибо и прочего вежливого лепета). А теперь помогите привести
компоненты в соответствие! И поторопитесь, милочка, у меня мало времени.
Прежняя
Мона не успевала пугаться и одергивать новорожденную. А та и не думала
останавливаться на полпути. Лишь прикинула, что в парикмахерскую сегодня она
точно никак не успевает. И продолжила стремительный полет, исходя из имеющихся
возможностей:
-
Тени поярче. Может, голубые?
Продавщица уже включилась в игру:
-
Лучше сиреневые. А по контуру немного серых. И туши побольше.
- Что
будем делать с губами?
-
Сейчас! – девушка выскользнула из примерочной и тут же появилась снова. – У
Марь Ванны прихватизировала. Лиловая. Подойдет!
И правда, подошла.
- Что
еще? Кажется, чего-то не хватает?
- А
вот косынка! Голубая…
-
Нет, лучше белая! И все волосы спрятать. Вот так. Узел на спину. Неплохо. Но…
- Ой,
я знаю, знаю! Тут на углу, в киоске продаются клипсы. С висюльками. Как у
цыганок.
-
Знаешь, а ты права! Обязательно куплю! И еще обувь… - Мона замерла на вираже.
У нее же почти нет с собой наличных! Выбралась
в город по делам. Прикупить какой-никакой мелочи к приезду мужа. А тут… Но
смелость била через край:
- У
меня кредитка. Сойдет?
-
Принимаем, - девушка заговорщицки кивнула. – К этому сарафану лучше выбрать
сабо. Белые?
-
Тащи!
Девушка-продавщица выглянула из двери:
- Как
клипсы наденете, покажитесь! Так хочется посмотреть на чудо!
-
Минутку. А что, - Мона обернулась на полпути, - похоже на чудо?
- Не
то слово! Я в отпаде.
Хихикнула
в ответ:
- И
я.
Куда
девалась недавняя усталость? Женщина летела по опаленному солнцем городу на
всех парусах. Едва касаясь земли новенькими сабо. Удивляясь ежесекундно: «Ну,
лечу и лечу, а откуда цокот?» Деревянные
подошвы звонко выстукивали на тротуарной плитке веселую мелодию. А Мона ловила
свое отражение в витринах магазинов, машинных окнах. И продолжала полет. Яркая,
изящная, изумительно легкая. Соблазнительная.
Вечерело. Прохожие торопились по своим делам.
Женщины бросали на новую Мону завистливые взгляды. Мужчины оборачивались вслед.
Некоторые останавливались. Вздыхали. Провожали взглядом.
- Мне
нравится. Я и нравлюсь! Могу еще нравиться! И, кажется, хочу!
Она забрела в пустынный переулок в поисках
заветной кондитерской, где продавались любимые Сережкины эклеры. И остановилась
в недоумении. Здесь она никогда не была прежде. Старые дома, закрытые ставнями
окна. Забитые досками двери. Сплошная тень от нависающих над верхними этажами
крыш. Выщербленные булыжники мостовой.
-
Летела, летела и пролетела, - констатировала новая Мона без особого огорчения.
– Внимание! Поворот! Даю обратный ход.
- Не
торопись, красотка!
Мона обернулась: рядом стоял симпатичный
молодой человек. Да что там симпатичный! Настоящий красавец! Мачо, как теперь
говорят. Очень даже мачо!
«Лет
тридцать – самый сок, - прикинула новорожденная. – Неплохой возраст для
мужчины. И для женщины тоже. А может…» Она не успела довести мысль до конца –
прежняя Мона помешала робким «а может, не стоит?» Но в глазах уже промелькнуло
то, что ищет в них каждый мужчина. И «мачо» успел не только увидеть. Но и
понять.
- А
ты горячая штучка, - зашептал он, обдавая щеку женщины горячим дыханием, -
заводишь одним только взглядом. Ну, а
какова ты в деле…
Мона задохнулась от неожиданности и
возмущения. И самую капельку от любопытства. На всякий случай отступила на шаг.
Но было поздно. Мужчина прижал ее к шершавой кирпичной стене. Навалился всем
телом. И приник к губам.
Она даже не догадывалась, что бывают такие поцелуи. Жадные, грубые,
беспощадные. Чужие упругие губы впивались в нежную плоть, терзали, выворачивали
наизнанку, высасывали все соки. Требовали. Пугали. Лишали сил. Подчиняли своей
воле.
Никогда
в своей жизни Мона не испытывала ничего подобного. Сергей был первым и единственным
ее мужчиной. И с самого начала играл по ее правилам. Носил на руках. Сдувал
пылинки. Боялся потревожить неловким движением. Причинить боль. Унизить.
У них даже детей не случилось. Она боялась
испытать страдания роженицы. Он предупреждал желания. Не перечил. Принимал как
должное. Понял. Простил. И продолжал любить беззаветно. Трепетно и нежно. Очень
осторожно. Очень ласково. Очень бережно. Пожалуй, даже слишком…
А тут…
Какой-то самовлюбленный подонок… в один
момент наплевавший на ее привычки и чувства. Просто захотел. Просто взял и…
Взял?! Возмущение проснулось с некоторым опозданием. Но зато как проснулось! И
во что вылилось!
Новая Мона резко подняла ногу и ударила
незадачливого ловеласа в пах. Прежде она и думать об этом не смела! А теперь…
Удар получился отчаянно сильным. И точным.
Мужчина охнул, отпрянул. Свернулся улиткой.
Зарычал нечленораздельно. Должно быть, ругательства… Ну и пусть! Имеет право!
Мона
выпрямилась, повела плечами, поправила съехавшую косынку, застегнула пойманную
на лету клипсу:
-
Пока, козлик! Некогда мне тут с тобой заниматься. Ищи себе другую штучку. Чао!
И не спеша, выплыла на залитую солнцем улицу.
Придирчиво рассмотрела свое отражение в ближайшей витрине. Недовольно
вздохнула. Вытащила из сумки помаду. Тронула губы. Пожала плечами: «Ходят тут
всякие». И пошла по улице, как ни в чем не бывало: « Странно, пару часов назад,
я бы бежала прочь сломя голову. А потом прорыдала бы всю ночь. А сейчас даже не
возмущаюсь. Ну, было и было. Сама виновата. Позволяю себе… и другим. Мысли
крамольные в голове созревают. Желания будоражат. Сама себя не узнаю! Будто
заново на свет родилась. Все что было раньше – неудачная репетиция. Так, этюд к
будущей картине. Не слишком, причем, удачный. Хорошо, что неоконченный. Учтем
ошибки. И попробуем еще раз. Еще не поздно, лишь бы хватило смелости! Дубль
два!»
Деревянные каблучки застучали по асфальту.
Громче. Быстрее. Веселее. И вот уже знакомый поворот. Из приоткрытого окна
доносится соблазнительный аромат корицы и свежей сдобы. В витрине радуют глаз
политые шоколадом эклеры.
- Да
нет, пожалуй, сегодня не тот день.
Мона резко развернулась и вошла в магазин
напротив:
- Мне
кусочек парной говядины. Килограмма два. Только не говорите, что ее у вас нет!
На обратном пути она уткнулась в очередную
дверь. Подняла глаза: сексшоп.
- Вот, значит, как! А вообще-то… - и вошла. В
первый раз в жизни! И вышла, между прочим, с покупкой. Вот только понравится ли
ее сюрприз мужу? А, была – не была!
-
Только попробует не понравиться!
Деревянные каблучки стучали все звонче. Яркие
полосы сарафана наполнялись солнечным светом. Фиолетовые стекла очков отчаянно
бликовали во все стороны. Клипсы звенели. Новая жизнь обещала так много…