Askotski Radislav
За мной!
─ Дед, кажется, я заболел, ─ прохрипел Даник подошедшему
будить внука деду Мише.
─ Что с тобой?
─ Горло болит,
тело ломит, знобит, наверно, температура, ─ произнёс внук, пытаясь придать
голосу болезненную хрипоту.
Ему ещё вчера вечером пришла в голову эта мысль,
когда он вернулся домой из школы ─ заболеть. В школе ему всё время хотелось
одного ─ поскорее вернуться домой, уединиться, никого не видеть и не слышать: ни
этот непонятный ему язык, ни этих шумных, крикливых детей, ни этот балаган на
уроках, когда ученики не обращают внимания на учителя и каждый из них делает,
что он хочет. Там, в Новосибирске, у
Даника остались друзья, с которыми он был "не разлей вода" с детского
сада, а тут новых друзей пока не было, и он, фактически, был один, плохо
понимающий, что произошло и почему его жизнь вдруг сильно изменилась. Ведь
вроде бы и там, в Новосибирске, все жили совсем не плохо, не было проблем с
языком, все друг друга хорошо понимали, а тут…
Семья
Даника репатриировалась в Израиль совсем недавно, каких-то полтора месяца
назад. Через несколько дней после прибытия девятилетнего мальчика отвели в
школу, и началась совершенно другая, неизвестная ему до сих пор жизнь.
Родителям не до него, на них самих свалилась куча новых, порой неизвестных проблем:
съём жилья, учёба в ульпане, счета, которые надо оплачивать каждый месяц, поиск
подработки, работы и многое, с чем сталкивались в то время репатрианты в новой
для них стране…
В
школе Даника определили в класс по возрасту. Несколько раз в неделю он посещал
ульпан, в котором занимались только изучением иврита. Из-за незнания языка в
школе Даник старался общаться с такими же, как и он, приехавшими в страну
недавно. Но это не вселяло в него уверенность, а, наоборот, лишний раз
подчёркивало ущербность и ограниченность его нынешнего положения. Общаться с
"коренными" (сабрами) мешало незнание иврита, другое воспитание,
ментальность. Ему казалось, что они над ним смеются, избегают, не принимают.
Хотя, на самом деле, они в большинстве случаев просто его не понимали, а потому
и не принимали. Он ещё не знал, что всё
это временные трудности, которые большинство детей преодолевают с лёгкостью, и
что в скором времени его знание иврита ни в чём не будет уступать знаниям
местных жителей, а кое-в чём даже превосходить, и в недалёком будущем у него
появится много друзей из местных, и эта новая дружба будет крепкой и настоящей.
─ Дед, принеси градусник, ─ хрипящим голосом
попросил внук.
─ Да вон он, возле тебя, лежит на тумбочке, положи
под мышку, только перед этим аккуратно встряхни, смотри не разбей, а я пойду
пока чаю заварю.
Дед
ушёл, и Даник сразу принялся "за работу". Этому его научили ещё в
Новосибирске школьные друзья. Он взял градусник, зажал его ладонью левой руки и
правой стал быстро-быстро тереть его. Через несколько минут плодотворного труда,
от которого Даник даже вспотел, температура на градуснике уверенно шагнула за чёрную
метку в 37 градусов и остановилась на отметке 38, 2.
Вскоре вернулся дед с чаем и бутербродами. Он поставил всё на тумбочку,
взял из рук Даника градусник, посмотрел на него, положил свою жёсткую, тёплую
шершавую руку на лоб внука. Улыбнулся,
нежно погладил внука по голове:
─ Послушай, Даник, хочу рассказать тебе одну историю
из моей жизни, а ты пока пей чай и ешь бутерброды.
Это было давно, ещё до войны, мне было
одиннадцать, и мы тогда только переехали в Новосибирск. Как ты знаешь, твой
прадед, мой отец Моисей, был военным, и нас часто перебрасывали с одного места
в другое. За мои одиннадцать лет это было третье, причём на этот раз для меня далеко
не самое лучшее. Не лучшее потому, что во дворе дома, где нас поселили, местная
ватага приблатненных пацанов приняла меня очень жёстко, как чужака, недружелюбно
и враждебно. Меня били во дворе, в
школе, во время перемены и после занятий, били толпой, сбивали с ног и пинали
ногами. Моим родителям было не до меня,
у них было полно своих проблем, связанных с новым местом жительства. Да и
жаловаться на трудности у нас в семье не было принято. Я боялся противостоять сразу нескольким
пацанам, тем более, что некоторые из них были старше меня, я даже и не
сопротивлялся. Мне ужасно не хотелось идти в школу, на улицу и, вообще, просто
выходить из дома. И я решил симулировать болезнь, отлежаться дома хоть какое-то
время. Хотелось спрятать голову под подушку, как страус прячет голову, зарывая
её в песок и думая, что его теперь никто не видит. Хотя тогда, конечно, я этого
не понимал.
Ранним декабрьским утром, когда родители
собирались на работу, я симулировал болезнь, лёжа на своём большом деревянном
сундуке, который стоял возле огромной русской печи, делившей единственную
комнату на несколько уютных закутков. Я кашлял, надрывался, рвал горло. Подошла
мать, протянула мне градусник и побежала в кухню кормить отца. Недолго думая, я
прижал градусник к горячей, недавно истопленной печи, для чего отец вставал
посреди ночи, иначе утром в доме было холодно, почти как на улице. Как только я
услышал приближающиеся шаги матери, я быстренько засунул градусник себе под
мышку. Мать, мельком взглянув на протянутый градусник, сказала:
─ Оставайся дома, у тебя температура… Еда на столе.
Извини, нам надо убегать. Сейчас принесу тебе горячего чаю и каши, поешь и
лежи.
Вскоре
родители ушли. Я достал из-под подушки мою любимую книгу Фенимора Купера "
Следопыт", начал читать и не заметил, как заснул. Проснулся часа через три
от того, что ужасно болела голова. Попытался встать, но не смог. Я ощущал во
всём теле усталость, слабость, меня душил самый настоящий кашель, который мне
уже не было никакого смысла симулировать, появилась резкая боль в животе. Я
взял градусник, хорошенько встряхнул и засунул под мышку. Когда вынул, не
поверил своим глазам ─ красная ртутная стрелка остановилась на отметке 39.2.
─ Не может этого быть, ─ подумал я, ─ неужели это от
того, что я прижимал градусник к печке, и он теперь показывает неправильную
температуру?
Я засунул градусник ещё раз под мышку,
повернулся на бок и, наверно, впал в забытьё. Сколько я пролежал в таком состоянии,
не знаю, но растормошила меня мать, прибежавшая посреди рабочего дня, чтобы
проведать своего заболевшего сына. Она смотрела на градусник испуганными
глазами ─ красная ртутная полоска упиралась почти в самый конец и показывала за
сорок. Мать что-то спрашивала у меня, а я несвязно бормотал, почти ничего не
соображая, у меня не было сил что-то говорить, и страшно болели голова и живот.
Мать выбежала из квартиры и через какое-то время вернулась с двумя
мужиками. Меня повезли на санях, запряжённых лошадью, в больницу, где мне
довольно быстро диагностировали заболевание брюшным тифом. Дней десять я находился
между жизнью и смертью. Недели через три меня выписали…
За это время в нашей семье произошли большие
перемены. Отца, полкового комиссара, арестовали, обвинив его в том, что он
является агентом сразу трёх вражеских разведок. Мать уволили с работы, так как
она не захотела публично отказаться от мужа. Время было такое, 37-ой год. По всей стране арестовывали
тысячи невинных людей, потом это назовут временем массовых репрессий. Аресты
шли каждый день, особенно ночью, люди боялись спать, сосед доносил на соседа,
чтобы проявить бдительность и самому не быть арестованным. А часто люди делали
это из зависти, чтобы занять комнату арестованного, квартиру, должность,
получить новое звание. Всё это сложно, чуть повзрослеешь, почитаешь побольше
про то время, сам всё поймёшь…
А
я, выйдя из больницы, тоже стал совершенно другим. Как-то сразу повзрослел, понял,
что теперь я единственный мужчина в семье, отвечаю за мать. Во мне что-то
сильно изменилось. Я перестал бояться, перестал бояться всего: драться,
защищать себя. Одного из той ватаги, что били меня, самого крепкого, вожака, я
отловил, когда тот был один, и избил. Он не оказал мне никакого сопротивления,
так как попросту опешил от происходящего. Избил жёстко, так, что этого он уже не мог
скрыть, факты, как говорится, были на лице и не только. Бить себя и издеваться
над собой я больше не позволял никому и никогда…
─ Дед, а почему ты мне об этом никогда не
рассказывал? – спросил Даник.
─ Не знаю, видимо, не было подходящего случая. Да и
не люблю я вспоминать и рассказывать про своё прошлое.
─ А что стало с твоим отцом?
─ Расстреляли его, буквально через несколько месяцев
после ареста. Но об этом мы узнали только в 56-ом году, когда получили справку
о его полной реабилитации, в которой было написано, что твой прадед Моисей пострадал
незаслуженно, и он ни в чём не был виновен. Тогда уже подул ветер перемен,
многое изменилось, но как оказалось, ненадолго.
Дед
долго и пристально смотрел на внука, и Даник поневоле съёжился под этим твёрдым
взглядом любящих его и всё понимающих глаз, но своих глаз не отвёл. Он понял,
что дед видит его насквозь…
─ Встань, я покажу тебе кое-что, на первое время,
думаю, тебе этого вполне хватит, чтобы постоять за себя, ну а дальше, если
захочешь, я научу тебя кое-чему более серьёзному.
В
этот день Даник уже не пошёл в школу, хотя прекрасно понял, что дед раскусил
его притворство. Зато дед обучил его нескольким простым приёмам настоящего
рукопашного боя, о которых знал совсем не понаслышке.
В
43-ем году он семнадцатилетним пареньком добровольцем ушёл на фронт. Служил в
разведроте, к концу войны стал командиром взвода разведчиков. Ему приходилось
не один раз ходить за линию фронта, сталкиваться в смертельной рукопашной
схватке лицом к лицу с врагом. На его счету было несколько десятков взятых
лично им в плен солдат и офицеров фашистской Германии. Но обо всём об этом
Даник узнал намного позже, ведь дед на самом деле не любил никогда и никому
рассказывать о своём прошлом. В День Победы, когда его стали по-настоящему
праздновать и сделали выходным днём, он скромно надевал свой пиджак с
наградными колодками, выпивал фронтовые сто грамм за праздничным столом и
выходил на улицу покурить. В парадах и праздничных мероприятиях не участвовал.
По поводу войны он всегда отмалчивался, старался ничего не говорить. Один раз,
правда, Даник услышал, как дед всё-таки высказался ещё до приезда в Израиль,
когда его 9–го мая стали сильно донимать родственники просьбами рассказать о
войне.
Я не хочу говорить на эту тему, потому что
прошедшая война — это очень страшная вещь. Это кровь, обесценивание
человеческой жизни, миллионы безвинно погибших. Я не хочу участвовать в этом
празднике, который теперь устроили из этой страшной трагедии. Не могу читать
эти лживые мемуары наших "великих" полководцев, смотреть фильмы, в
которых так мало правдивых кадров о войне.
Я вам расскажу стихи, которые были самыми популярными у нас в окопах и
которые передавались из уст в уста. Вы никогда не услышите их ни по радио, ни
по телевидению. К сожалению, автор этих стихов не известен, ─ дед на минуту
замолчал, задумался, "ушёл" глубоко в себя, потом произнёс тихим,
спокойным голосом:
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
Правду про деда они услышали от его
однополчанина, с которым дед прошёл бок о бок дорогами войны в одном взводе и роте,
и который разыскал деда в Израиле. А дед совершенно случайно познакомился в
Израиле с автором этого лучшего, по мнению солдат, стихотворения второй мировой
войны. Им оказался танкист ас, прошедший всю войну известный израильский поэт,
писатель, учёный, доктор медицинских наук Ион Деген.
Деду делали сложную операцию в одной из израильских больниц, и
оперировал его знаменитый доктор. После
операции, во время обхода, доктор спросил у своего пациента, видя его почтенный
возраст и шрамы на теле, пришлось ли тому воевать, если да, то где? Они
разговорились, оказалось, что они были однополчанами, служили в одной армии,
оба участвовали в белорусской наступательной операции. Во время следующего
обхода доктор принёс в подарок пациенту сборник своих стихов. Когда дед стал их
читать, заплакал. Там он увидел то самое стихотворение, которое пересказывали в
окопах из уст в уста. Даник в тот момент был в палате, рядом с дедом, и он
впервые в жизни видел, как дед плачет…
В
одном израильском элитном спецподразделении заканчивался курс отбора новобранцев.
Стать бойцом подразделения совсем не просто. Стрельба из любых положений, с
любого расстояния, преодоление всевозможных препятствий, изучение приёмов
рукопашного боя. По окончании подготовки будущие спецназовцы совершают с
учебными боями марш-бросок 90 км с полной выкладкой, с грузом до 70-ти
килограмм. Последние 15 километров бегом, и всё это по пересечённой местности, по
горам, в жару или под проливным дождём.
И это только первая фаза обучения, и далеко не все бойцы будут допущены
ко второй, ещё более сложной. Заместитель командира этого подразделения,
капитан Даниэль Леви весь путь отбора курсантов проходил вместе с кандидатами.
Для него, как и для всех израильских офицеров, не существует команды "Вперёд",
только "За мной"… Он шёл
впереди, показывая на личном примере, что всё, что требуется от кандидатов, это
не блажь командира, а действительно выполнимая задача. Для него израильская
армия давно стала большой дружной семьёй, в которой каждого нового солдата
принимают с объятиями, помогая ему определиться с тем местом в этой огромной
семье, на котором он будет наиболее полезен для страны, максимально используя
его физические и умственные способности, и на котором он будет чувствовать себя
уверенно и достойно. Ведь недаром в Израиле, когда случайно встречаются на
улице бывшие и нынешние сослуживцы, все они первым делом обнимаются и спрашивают
друг у друга: "Как дела, брат?"
Рано
утром, после возращения на базу, Даниэль первым делом взял в руки оставленный
на базе телефон и позвонил домой. Ответила мать:
─ Слава богу, что ты сам позвонил, мы пытались с
тобой связаться, но у тебя телефон отключён.
─ Что случилось? ─ Даниэль сразу услышал в голосе
матери те нотки, которые безоговорочно подсказали ему, что произошло что-то
страшное.
─ Час назад умер дед, ─ мать заплакала, ─ вечером
похороны.
Капитан
израильской армии Даниэль Леви мчался на своей служебной машине домой. За окном
менялись пейзажи, но он ничего не замечал. Он вспоминал тот день, когда решил
притвориться больным и не пойти в школу. Он вспоминал…
Radislav Askotski.
15.10.17 год.