Бабушка
Как неосмотрительно пренебрегаем мы в молодости рассказами наших родителей, бабушек и дедушек об их жизни, об удивительных случаях, удачах и трагедиях. Нам они кажутся скучными и не стоящими внимания.
Как горько мы сожалеем потом об утраченной возможности общения, стоя у их могил. Мертвые говорят с нами именно этими самыми воспоминаниями. Это все, что остается с нами от их жизни. Жаль, что не многие умеют сберечь такие воспоминания. Помнить эти немудреные рассказы и осознавать, что являешься маленькой частичкой, звеном в цепи жизни.
Глупо и досадно, когда звенья распадаются. И цепочка жизни тогда не складывается. Без прошлого нет будущего – это аксиома.
Я всегда была бабушкиной любимицей, наверное, еще с грудного возраста. В отличие от моей старшей сестры, которую бабушка просто принимала, как должное. Она не любила моего отца, считала его простолюдином. И когда сестра была малюсенькой, она не нежила и не баловала ее. Маме она заявляла – от нее Ильей воняет. Это про моего отца. Но мне досталось ее любви и за сестру, и за себя. Поэтому самые первые мои воспоминания о бабушке – это бабушка-защитница, бабушка-воительница. Роста она была совсем небольшого, но когда сердилась, мне казалось, что она выше отца. Правда, на меня она не сердилась никогда. Как ей это удавалось, не знаю. Потому что я росла вредной и противной ябедой. Сестре здорово доставалось за меня по делу и не по делу. Она была старше меня на пять лет, следовательно, должна была быть моей нянькой по представлениям того, послевоенного, времени.
Бабушка никогда не работала. В том смысле, что трудовой книжки не имела и пенсии от государства не получала. Для государства она была иждивенкой. А для семьи – кормилицей. Жила она сначала с мужем, потом, когда отгремела война, – с дочерьми. Бабушка была великой труженицей. Она никогда не сидела без дела. Если не за швейной машинкой, то на кухне. Меня она всегда вовлекала в свои дела. Если шьет – обязательно даст лоскуток для куклы Кати или Миты. Чтобы я тоже сшила им наряд. И как-то так получилось, что шить я научилась раньше, чем читать. Шить на швейной машинке фирмы Зингер. Ах, какое это было удовольствие – только шевелить ногой и тачать-тачать! Иногда вместе с тканью прошивался насквозь и собственный пальчик. Но от этого машинка не становилась нежеланной. Я с младых ногтей знала ее устройство, и как нитку заправить, и как шпульку вставить... Бабушка взяла машинку в кредит еще в конце девятнадцатого века! А шьет машинка по сей день. И шифон, и кожу!
На кухне моим любимым занятием было перекручивание мяса на мясорубке. Это была удивительная метаморфоза – превращение мяса в длинные красные червячные полоски! А потом мытье мясорубки с выковыриванием кусочков мяса спичкой из решеточки. И еще я изучала внутреннее устройство уток, кур и гусей. Бабушка мне все подробно рассказывала и показывала, когда потрошила их.
Бабушка была большим умельцем. Выучилась она еще до революции. Образование получила в гимназии, там же ее обучили на белошвейку. Белошвейки в то время могли шить практически все – от нижнего белья, до верхней одежды. Бабушка закончила всего четыре класса гимназии. Но помогала мне в школьных занятиях вплоть до седьмого класса. Особенно по русскому языку. У нее была чистая и красивая речь, притом она была деликатным человеком. Никогда не делала мне прямых замечаний или указаний – так нельзя! Всегда просила: «Детка, не делай так!» И если я не так выговаривала или произносила слова, она умела так поправить меня, что я запоминала это сразу.
- Бабушка, ты меня пОняла, - спрашивала я, ставя ударение на первом слоге в слове «поняла».
- ПонялА, детка, понялА! – только и отвечала она, исправляя мое невежество.
Александра Алексеевна, в девичестве Егорова, а по мужу Архипова, родилась в 1883 году в Марьиной роще, в Москве. Мама ее, Екатерина, была дворянского рода, но вышла замуж за крестьянина. Отчего вся ее родня от нее отвернулась. А крестьянин был мужик крепкий и сметливый. Сумел сколотить какое-никакое состояние и открыть кондитерскую в Москве. Детками обзавелись – пятеро их было, пятеро и выросло. Мария, Александра, Лилия, Владимир и Ольга. Ольга в 18 лет умерла – простудилась сильно. В то время можно было полагаться только на Бога и крепкий организм.
И жила бы семья припеваючи, если бы не омрачающие жизнь запои отца - Алексея. Запивал он серьезно, пропадал порой на неделю или две из дома, спускал то, что зарабатывал тяжким трудом. Потом приходил домой, чувствуя свою вину, вел себя тише воды, ниже травы, и с удесятеренной силой принимался за работу. Однажды городовой вытащил его, с немалым трудом и опасностью для своей жизни, из клетки со львом. Льва привез в большой клетке передвижной зверинец. Хищник и представить не мог, что в его клетку вломится пьяный в дым и воняющий перегаром мужик. Так их и нашел утром городовой. Льва в одном углу клетки – бодрствующего, а Алексея – в другом углу – храпящего!
Нечастые, но сильные запои отца были для семьи привычными. Никто не беспокоился, когда он подолгу не приходил домой. Катя знала: протрезвеет – вернется. И в последний его уход из дома никто и не предполагал, что Алексей больше не вернется. В тот вечер Кате кто-то трижды стучал в окошко. Каждый раз она выходила на крыльцо, думая, что вернулся Алексей. Но вокруг никого не было. И когда в третий раз она выбежала на стук во двор, то уже знала, что случилось что-то непоправимое. Наутро Катя отправилась в полицейский участок и стала вызнавать, где что случилось в Москве. Так и узнала, что «неизвестный мужчина попал под конку». Ей выдали фотографию собранного по частям лица. Так Екатерина Архипова стала вдовой. А потом была революция!
Бабушка, Александра, вышла замуж еще до революции. Родила трех дочек – Валентину, через год Зинаиду и через оданнадцать лет – Людмилу. Людмила стала моей матерью. Так что и революцию, и гражданскую войну бабушка «встречала» уже с детьми. Муж бабушки, Николай, был родом из Питера, высокий и статный с умными голубыми глазами на продолговатом лице. Он уговорил бабушку переехать на Украину, где и жить было легче, и продукты были намного дешевле. Бабушка вспоминала, что продукты с рынка они покупали возами. Воз капусты, воз огурцов, воз муки... Жили небедно, купили полдома в Днепропетровске. А в другой половине жили «бедные евреи». Мама говорит, что на самом деле бедные. Потому что дети у них были всегда сопливыми, полуодетыми и вечно голодными.
Бабушка была знатной портнихой. Видимо, дар ей был дан к этому делу. Она делала выкройки на глаз, сняв мерки с клиента, и никогда не ошибалась. А клиенты у бабушки были. Мама-Саня, так звала ее одна из внучек, шила удивительные вещи.
Однажды ей заказали сшить карнавальный костюм елки. Бабушка долго трудилась над сложным фасоном, а перед самым карнавалом всю ночь нашивала на платье еловые веточки, украшенные ватой с блестками и самодельными ватными раскрашенными игрушками. Пришла заказчица, костюм елки забрала и пообещала расплатиться на следующий день. Но на следующее утро случился скандал, заказчица кричала, устроила бабушке разнос: платье красивое, но колкое, она вся искололась и теперь чешется... И денег не заплатила. Бабушка эту обиду помнила долго, наверное, поэтому и тот костюм запомнила в деталях.
Бабушка была терпеливой и сильной духом. Пережив первую мировую войну, голод (неоднократно), разруху и революцию, она мужественно пережила и Отечественную войну 1941-45 годов. На старости лет, больная астмой и неизвестно еще какими болезнями (а кто проверял тогда?), жила с младшей дочерью Людмилой и с нелюбимым ею зятем Ильей, то есть с моими родителями. Имела семеро внуков и внучек, из которых шестеро выросли. Первый ее внучек – Гулик, Игорек – трагически погиб, сбитый в пятилетнем возрасте грузовиком. Его бабушка любила безмерно. Наверное, тогда она и выплакала все свои слезы. Потому что потом плакала без слез, только всхлипывала горько и подвывала по-волчьи. Да, своей любовью бабушка одаривала не всех. У Валентины – Гулик, у Зинаиды – Зоя, у Людмилы – Ольга, то есть я – ее последняя земная любовь. Такой уж был характер у бабушки Сани. Дед Николай сгинул перед самой войной в сталинских лагерях.
Дед работал кассиром на большом днепропетровском заводе. О его честности и щепетильности в вопросах денег ходили легенды. Но тут перед самой войной случился такой казус. Дед пришел со своим железным чемоданчиком в цех, где должен был выдавать зарплату. Денег в чемоданчике было много. И вот, когда дед его открыл, в цеху погас свет. В какой-то момент дед растерялся, а в следующее мгновение он понял, что денег уже нет. Пока включали свет, вора и след простыл. Обвинили во всем, конечно, деда. Сразу арестовали, и больше семья его не видела. Один раз у него было свидание с женой. Он попросил ее продать все, что есть в доме, может, и сам дом, чтобы внести деньги в кассу. Но Саня отказалась. Она сказала, что боится оставаться голой и бездомной на старости лет. Дедушку Николая Архипова, которого я знаю только по рассказам бабушки и мамы, увезли куда-то в Среднюю Азию. По дороге он успел нацарапать карандашом открытку, которая чудом дошла до семьи. Вот и все, что я знаю о нем. Где-то зарыты его кости, но мы не знаем где. И от этого больно и печально.
Бабушка о дедушке говорить не любила. И вспоминала крайне редко. Как-то рассказала, что дед начал читать библию. В то предвоенное время это было наказуемо, и со стороны деда это был поступок. Читал дед библию почти год. Потом взял ручку, обмакнул в чернильницу и написал: «Начал читать такого-то числа и месяца, закончил – такого-то. С этого дня в Бога не верю».
Бабушка Саня в Бога тоже не верила. В молодости, как все, ходила в церковь, молилась, отстаивала всенощную, постилась... Но после революции, когда все церкви разрушались и разгонялись, она не горевала. Наверное, пройдя две мировые войны и революцию, она стала атеисткой. Мы с ней о Боге никогда не говорили. Однако уже в старости, когда бабушка еще была в состоянии говорить и о чем-то просить, она попросила маму, чтобы в церкви ее не отпевали, и монашек в дом не приглашали, когда она умрет. «Не люблю я этого. И оркестра не надо – только душу рвет».
Мама не послушалась. Когда бабушки не стало, она пошла в ближайшую церковь и заказала молебен. Принесла из церкви свечи и полоски бумаги, которые положила бабушке на лоб и на мертвые руки. Свечи поставила в стаканчики в головах. Назавтра мы должны были бабушку хоронить. В комнате, где стоял гроб, все время кто-то находился. В какой-то момент случилось так, что в комнате, где стоял гроб, никого не было. Бабушка-атеистка не преминула воспользоваться этим и показать нам, нерадивым, что ее последнюю волю следовало бы выполнить. Когда я зашла в комнату, гроб горел! Как и когда он успел так сильно вспыхнуть, никто из нас понять не мог. Пожар мы, конечно, потушили. Но у бабушки обгорели брови, и зарумянилось лицо. Пришлось все исправлять и заново оббивать последнюю бабушкину «постель». А потом сидеть возле нее и долго плакать, извиняться и каяться во всех своих прегрешениях. Бабушка молчала. Она уже все сказала!
Мама всегда говорила, что у бабушки властный характер. Наверное, такой она ее знала и до самой смерти воспринимала ее именно такой. Даже тогда, когда бабушка почти ничего не понимала и перестала ходить.
А мне досталась бабушка семидесятилетняя! Маленькая, полненькая, сгорбленная трудной жизнью и ежедневным трудом. Она была больна, немощна и власти в ней лично я никакой не чувствовала. Когда у нее начинался астматический приступ, я очень пугалась, неслась, сломя голову, за таблеткой. Я с тревогой заглядывала в ее глаза и каждую минуту спрашивала – тебе легче? В конце концов, ей, видимо, надоедали мои назойливые вопросы, или ей действительно становилось легче, и она отвечала – Да! И я сразу веселела, потому что мир снова был таким, каким и должен быть – с бабушкой рядом. Мне казалось, что мир рухнет, когда она перестанет дышать.
Но он не обрушился, когда ее не стало. Ушел ее мир, целая галактика сжалась до невозможно маленькой точки и исчезла в черной дыре жизни. А мы остались. Мне было 19, а ей 86.
Бабушка была хорошо воспитана, имела хорошие манеры, никогда не говорила бранных слов, умела обходиться без них. И еще – она, несмотря на свой маленький рост и хилость, была очень сильной. У нее была сильная воля. Когда со мной случилось несчастье, и я ввалилась в квартиру вся залитая кровью и в истерике, а было мне одиннадцать лет, бабушка сумела сохранить присутствие духа. Обмыла мою кровь, подняла с пола отца, рухнувшего в обморок (а ведь всю войну прошел!), и велела вызвать скорую. Что было с ней потом, там, в пустой комнате, когда меня увезли в сопровождении отца, я не знаю. И не узнаю никогда.
Бабушка была интеллигенткой, много читала, пела мне дрожащим голосом старинные русские песни. И еще бабушка была моей бабушкой. Была!
Сегодня я вспомнила бабушку – Александру Алексеевну Архипову, в девичестве Егорову. И написала о ней. А в итоге получилось-то у меня коротенькое – БЫЛА!
Ольга Костина
Китченер (Канада)