УКРАЛИ СВЕКРОВЬ ГЛ 7-8
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Комната, которую занимала Варвара Михайловна Герцян в доме своего сына Семена Ефимовича Пручинова, представляла собой пространство прямоугольной формы, организованное не только красиво, но и с умом. Разумность обстановки определяло прежде всего грамотное размещении мебели, на первый взгляд превышающей потребности женщины почтенного возраста, однако, на второй, более пристальный, получалось так, что предметов в комнате было в самый раз, а, возможно, даже меньше, чем можно было разместить.
Дело в том, что Варвара Михайловна согласилась хранить у себя часть обуви, верхней одежды и даже игрушек Андро и Гали, обеих своих внуков, что, казалось, не должно было оставить в комнате ни малейшего свободного пятачка. Но так только казалось. В минувшее воскресенье в спальню Варвары Михайловны бы внесен достаточно громоздкий по габаритам и довольно сомнительный с точки зрения практического применения музыкальный инструмент. Он представлял собой нечто, сделанное из твердых лиственных пород, сбитое в треугольную форму, имеющее по всей длине корпуса тонкую рейку с пробитыми отверстиями. Корпус инструмента, расширяющийся к низу, представлял собой ящик длиной около одного метра.
Короче говоря, в комнате Варвары Михайловны обосновалась классическая арфа, «служившая политическим символом Ирландии на протяжении многих веков» - как она говорила всем несведущим, не объясняя, впрочем, с чего бы такая любовь к Ирландии в ней вдруг взыграла. Тем не менее, в требовании к сыну приобрести музыкальный символ далекой страны она была непоколебима и Семен Пручинов, не вдаваясь в подробности материнской прихоти, решил, что дешевле купить арфу, чем пытаться понять, для чего эта бандура нужна.
И вот теперь, в любое время суток за исключением поздней ночи, когда домашние крепко спали, из комнаты Варвары Михайловны раздавались звуки, которые мало кто рискнул бы назвать чарующими.
Больше всех были рады арфе Галя с Андреем. Увидев инструмент, внуки повели себя так, будто ждали его всю жизнь, и вот теперь, разглядывая в натуре, поверили в то, что мечты сбываются. Однако, побренчав струнами день-другой, от арфы они, все-таки, отошли, дав Варваре Михайловне возможность владеть ею единолично. Тут надо бы сказать, что, начав упражняться на диковинном инструменте, в Варваре Михайловне неожиданно проснулись зачатки музыкального слуха, напрочь отсутствовавшие на протяжении всей предшествующей жизни, а тут взяли, да проклюнулись…
…Сегодняшним днем Варвара Михайловна пригласила к себе двух подруг, Вилену Бадаловну с Вандой Юрьевной. Ждала их ближе к обеду. До этого успела погулять с внуками, помогла младшекласснице Гале справиться домашним заданием и перекинулась парой ничего не значащих фраз с Женей. Незначащих по той причине, что после случившейся стычки с невесткой из разговоров с ней были исключены все неудобные темы, а на острые и вовсе наложено вето, и вот теперь получалось так, что и говорить стало не о чем. Так, скользить по поверхности, обсуждать всякую ерунду, большей частью насчет хорошей погоды, которой на всех не напасешься, «здрасьте-до свиданья», «спасибо-пожалуйста», «королек-хурма», «вяжет- не вяжет»… Посмотреть со стороны, могло показаться: все хорошо, все вежливо-учтиво, у всех улыбки на лице, всем хорошо, всем радостно…
Но нет. Атмосфера в семье Пучинянов заметно изменилась: в воздухе повисло что-то тревожное, неуловимо веяло пусть еще не враждой, но чем-то очень нервным, на грани срыва, рождающем пусть не открытую неприязнь, но очевидную отстраненность друг от друга, от которой до отчужденности один шаг. Словом, в доме стало холодно. И хоть Варвара Михайловна владела собой почти идеально, но, все-таки, не настолько, чтоб утаить происходившее от сына-следователя.
Нелады между свекровью и невесткой Семен заметил очень скоро, сделанным открытием был сильно удручен, но как поправить дело, не знал. Евгению, жену свою, он любил не меньше матери, и когда два любимых существа стали дружно заталкивать его в такое сложное, если не сказать безвыходное положение, то и сердился он на обоих, тем более, что как развязать узел, даже не представлял. Надеялся на время, которое вроде бы, лечит, хотя и понимал: когда человеку столько лет, сколько его матери, времени может просто не хватить.
Долгими бессонными ночами Варвара Михайловна и сама искала выход из тупика, но самое простое решение – уйти жить к подругам или снимать квартиру, было и самым трудным. Она хорошо знала, что, решившись на такое, сделала бы сыну очень больно, и простить себя за это, не смогла бы никогда. А тут еще и внуки – еще один смысл ее стремительно приближающейся к финалу жизни: без них-то как?!..
Да, материальное положение Семена позволяло обратиться к помощнице со стороны, но ни одна нянька-гувернантка, даже самая лучшая, заменить бабушку не может. Это она знала по собственному опыту: еще помнила тепло рук своей бабушки, ее ласковые речи, строгие выговоры за тот или иной проступок, которые маленькую Варю нисколько не пугали, поскольку за ними тотчас наступало бурное примирение: с поцелуями, объятьями, подарками. И еще долго вспоминала необыкновенные бабушкины сказки. Читала она их всегда из одной и той же книжки, совсем небольшой, да еще и разбавленной многочисленными цветными картинками. Сказок было неимоверно много, но тогда Варя даже не задумывалась, как в такой маленькой книжке помещается столько историй о том да о сем, а потом, повзрослев и научившись читать, не нашла в книге ничего похожего: оказалось, все истории бабушка придумывала сама.
…В тот день настроение у Варвары Михайловны было приподнятое. То и дело примеряя к себе знаменитое «есть еще порох в пороховницах», она находила, что да, «порох» еще есть, и признаваться в этом самой себе было ей очень приятно. А причиной всему стал обыкновенный стакан, наполненный на четверть водой, который внучка Галя по неосторожности смахнула со стола, а она, бабушка, сумела подхватить на лету. Да так ловко, что и стакан не разбился, и вода не разлилась. А еще пришло к ней ночью редкое сновидение. Как она над ним ни билась, разгадать увиденное ей не удалось, и она просто включила его в свою частную коллекцию снов, рассчитывая заняться этим позже.
К трем часам дня в дверь позвонили. Открывать пошла Женя, подруг своей свекрови она встретила вежливо, можно сказать, тепло и собралась было проводить в гостиную, как возникшая в дверях своей комнаты свекровь поманила их к себе.
-Пусть зайдут, на инструмент полюбуются,- сказала она Жене.
-Пусть,- согласилась невестка и, оставив старушек наедине, вернулась на кухню допекать и доваривать.
Войдя в спальню Варвары Михайловны, гости уткнулись глазами в стоящую чуть ли не в центре комнаты арфу.
-Я же говорила, совсем сбрендила старуха,- сказала Вилена Бадаловна Ванде Юрьевне, не отказав, впрочем, в искушении пройтись пальцами по струнам.
-Похоже, ты была права,- согласилась Ванда Юрьевна, усаживаясь в кресло,- сознавайся, зачем тебе эта деревянная дура понадобилась?
-Успокаивает,- объяснила Варвара Михайловна,- нервы уже не те.
-И кто же виноват? - спросили ее.
-Наверное, прежде всего я сама. Никого, кроме себя винить не собираюсь и не могу.
-Вот!- ущипнув первую попавшуюся под руку струну, сказала Ванда Юрьевна, и затем, подняв указательный палец к потолку, многозначительно изрекла: «Богу приятнее грешник с покаянием, нежели праведник с гордостию».
-Правильно,- поддержала подругу Вилена Бадаловна,- по-нашему – самокритика называется.
- «По-нашему…»,- передразнила Вилену Бадаловну Ванда Юрьевна,- по вашему, дорогая Вилена, много чего странно именуется.
Сказав так, Ванда Юрьевна намекала на имя «Вилена», обозначающее в усеченном виде «Владимир Ильич Ленин». Подруги привыкли подкалывать друг друга при всяком удобном случае, а с возрастом поступали так все чаще, не доводя, однако, дело до обид. Знали они друг друга очень давно, еще до замужеств, со студенческих лет, дружили крепко, общались на равных, но Варвару Михайловну признавали ведущей.
Общаясь, часто вспоминали засевшие в памяти проделки, причуды и привязанности, такие, к примеру, как путешествия Вилены Бадаловны «автостопом», три ее брачных союза, совершенные по принципу «выйти замуж за приличного человека», причем в двух последних случаях на мужчинах лет на двадцать младше, что позволяло ей говорить: «У него есть будущее, у меня есть прошлое, значит, у нас все будет в порядке». Однако, настоящее складывалось таким образом, что молодые мужья скоропостижно покидали этот мир, не оставляя шанса дожить до лучезарного будущего. Не оставляли без внимания подруги и поэтические опыты Ванды Юрьевны в ее младые годы, чуть было не завершившиеся выходом в свет книжки стихов. «Одна из величайших непризнанных поэтесс мира» - говорил она сама о себе. А еще любила говорить: «Лучше умереть молодой, но постараться сделать это как можно позже».
В разговорах о Вармих, ее афганскую командировку почему-то обходили. Возможно, по той причине, что и она о ней ничего не рассказывала - так, общие слова о общеизвестном. Знали только об ордене и двух медалях, врученных, как говорила Ванда Юрьевна, «за обучение свободных детей Афганистана правильному употреблению деепричастных оборотов в русском языке».
Союз трех «В» - Варвары, Вилены и Ванды - еще более окреп после того, как все они стали вдовами. Сближало и одинаковое отношение к тому, что происходит в мире, но теперь, чем старше, тем больше с тем, что происходит в семье. Никаких других интересов, исключая незначительные увлечения и временные привязанности, за порогом дома у них уже не было. «Нет на свете ничего лучше хорошей семьи, где детки облизанные, папа-мама-бабушки-дедушки…» - любила повторять вычитанное где-то Вилена Бадаловна, одновременно разделяя и ту, часто упоминаемую Вандой Юрьевной истину, что главное в материнстве – считаться прежде всего не с собой.
Такими, не пощадившими себя ради детей и семьи, все трое когда-то и были, но это происходило в очень давние времена, когда образующим семью началом служили они сами, а после, захотев привить взрослым детям, у которых уже собственные дети, свои правила поведения, свои ценности и свое отношение к жизни - тут все трое потерпели поражение.
Варвара Михайловна, стремящаяся всегда докопаться до истины и во всем добуриться до сути вопроса, поняла это раньше других, объясняя своим подругам, что въезжать со своим чемоданом в дом молодых и расставлять принесенный скарб по своему хотению, - так не бывает и быть не должно. И глупо убиваться из-за того, что кто-то обожает креветки в кляре, а другому по душе романсы в исполнении Робертино Лоретти. «Это не повод для нервных стрессов, из-за таких переживаний у вас поседеет парик на голове» - сказала однажды на это Варвара Михайловна, «и нечего изображать на пустом месте шекспировские страсти».
-А я и не думаю, что в этой жизни на мою долю выпали какие-то неимоверные страдания,- отвечала ей Ванда Юрьевна. –И вообще, считаю я – ты же знаешь - лучше быть предметом зависти, чем сострадания. Меня другое беспокоит: нежелание не просто испытывать, а даже выражать чувство благодарности. Нет, вовсе не ко мне – к кому бы то ни было, к людям вообще.
-А знаешь, почему с твоей ненаглядной невесткой так получается?.. - взялась было объяснять Варвара Михайловна.
-Знаю,- оборвала ее на полуслове Ванда Бадаловна. - Потому что Регина не хочет быть кому-нибудь хоть чем-нибудь обязанной.
-Ее право,- убежденно сказала на это Вилена Константиновна.
-И хватит нас уму-разуму учить,- вдруг рассердилась Ванда Бадаловна. –Ты бы, Арфара Михайловна, чем на ирландских бубнах бренчать, лучше- о себе бы подумала.
О себе Варвара Михайловна в последнее время задумывалась довольно часто. Точнее, не столько о себе, сколько о сыне Семене, который вместе с внуками, Галей и Андро, и были смыслом ее жизни. Женю, невестку свою, она отодвинула в сторону, не сумев простить слов в свой адрес, сказанных по телефону на английском языке, которого, как была убеждена невестка, свекровь знать не могла. Но больше всего вскипала она у не оттого, что, как выразилась невестка, «на этом свете мадам необоснованно задерживается», а из-за того снисходительно-пренебрежительного тона, который она позволяла себе, когда рассказывала подружке о Семене. Тем более в дни – это подсказывало ей сердце – когда сыну было нелегко, и она догадывалась, откуда проблемы.
…В городе уже ползли слухи о пропадающих неизвестно куда старушках, называли аж мать самого губернатора, во что, правда, мало кто верил. Серьезность положения подтвердил и Семен, попросивший мать быть поосторожней, дверь незнакомым не отпирать и держать его в курсе всего подозрительного, что она заметит вокруг или около дома.
Однако, ничего такого, что могло показаться необычным, Варвара Михайловна не находила, пусть даже по давней своей привычке прокручивала в голове все, что слышала или видела накануне. Собирая таким образом из случайных фрагментов нечто цельное, она создавала более-менее четкую картину произошедшего, а уже дальше начинала разбираться что в ней к чему.
Вот и сейчас, возвращаясь к недавнему разговору невестки Жени с подругой Сюзан, у нее то и дело почему-то всплывало: «непкян», «шестьдесят пять тысяч», «Герасим», «нафталия». Но, сколько ни билась, найти между этими словами что-то общее, какую-либо взаимосвязь она не могла. Да «шестьдесят пять тысяч» - это, скорее, сумма в деньгах, чем расстояние в километрах; «нафталия» - могло бы быть названием какого-либо населенного пункта, тогда при чем тут «непкян», напоминающий в переводе с английского - «салфетку»? И вдруг ее осенило, на нее как бы нашло озарение, которое, она это знала по прошлой жизни, всегда приходит неожиданно, в любой момент и тут главное – быть готовым его принять. Варвара Михайловна была готова.
Если предположить, стало само по себе складываться в ее голове, что «непкян» в данном случае не «салфетка по-английски, а фамилия, то к такой фамилии легко пристегивается имя Герасим, которое тоже упоминалось не раз и не два. И что же тогда получается? Получается, что некто Нафталия должна отдать кому-то шестьдесят пять тысяч долларов и сделать это в самое ближайшее время. Весь вопрос в том: кому и за что?
Пытаясь докопаться до сути, Варвара Михайловна перебрала десятки вариантов ответов, самых разных: простых, сложных, иной раз откровенно диковинных, порой безусловно глупых, но раз за разом приходила к одному – от так и не найденного последнего звена выстроенной ею цепочки попахивает криминалом, а раз так, решила она, то к кому же обращаться, если не к родному сыну-следователю. И тогда как-то раз, поздним вечером, поманив Семена к себе, она отвела его в свою комнату, усадила в кресло, сама устроилась на краешке кровати и сказала:
-Я знаю, чем ты так обеспокоен – ты что-то ищешь, но не находишь. Даю наводку. Ищи некоего Непкяна, дружит с какой-то Нафталией, ждет от нее много денег.
-Сколько? - машинально спросил Семен.
-Шестьдесят пять тысяч. В долларах.
-Ну, и что? Мне-то от этого что?
-А тебе думать о том, что тебе мать говорит,- рассердилась Варвара Михайловна бестолковости сына.
* * *
…-Угощать в этом доме будут, наконец? – очнулась вдруг Вилена Бадаловна, возвращая на туалетный столик подруги самоучитель игры на арфе.
-Будут-будут. Пока еще подают,- усмехнувшись, ответила Варвара Михайловна.
Поднялась с места и, возглавив шествие, повела подруг на кухню, откуда уже пахло разными вкусностями.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Кабинет следователя Кугултаева, расположенный стенка в стенку с тем, который занимал Семен Пучинян, почти никогда не оставался безлюдным. Сюда, выбрав свободную минутку, то и дело наведывались коллеги: попить знаменитую «кугултаевку» - зеленый чай с жасмином особого приготовления, (антиалкогольная сущность следователя отражалась в прикрепленном за спиной призыве: «Товарищ, не пей! С пьяных глаз ты можешь обнять классового врага!»), послушать очередную байку смешливого следователя по особо важным делам, узнать и «перетереть» что-то новенькое или просто выпить чаю.
При очевидной внешней мужиковатости простаком в своем деле Кугултаев не был: умел, отбросив второстепенности в сторону, заглянуть в суть вопроса и, ухватившись за главное, вытащить на поверхность всю цепь, отчего частые посиделки у Кугулаева носили и чисто прагматический характер – не просто чаепитие, а чаепитие со смыслом.
В ту минуту, когда Пручинов вошел в кабинет Кугултаева, тот завершал телефонный разговор и кому-то наставительно выговаривал: «Запомните, нищие не завидуют миллионерам – они завидуют другим нищим, которым подают больше». На том конце провода с ним, видимо, не согласились, поскольку следом прозвучала другая сентенция: «Деньги не жизнь, с ними так легко не расстаются». После чего Кугултаев отложил мобильник в сторону, расплылся в широкой улыбке и, н уже начав похохатывать, спросил:
-Хороший анекдот хочешь?
-Отдохни,- отказался Пучинян и подсел к приставному столику, на котором стоял пузатый медный чайник с неиссякаемой «кугултаевкой».
Несмотря на строгую рекомендацию держать язык за зубами и не рассказывать о служебных делах даже коллегам, «важняки» обычно знали, кто из них в данный момент чем занимается и насколько успешно продвигается расследование. Знал о деле, которое поручил Пучиняну генерал Кайцуни, прокурор области. Кугултаев, догадывался, что идет оно ни шатко, ни валко. Особой проницательности здесь коллеге не требовалось: мрачный вид и никудышное настроение Семена говорили сами за себя.
-Знаешь,- сразу взял быка за рога Кугултаев,- могу дать подсказку…
-Не надо,- снова оборвал его Пучинян,- ты лучше скажи, знакома ли тебе такая дама, Нафталией зовут, и где ее искать?
-Не знакома,- тотчас ответил Кугултаев. -Но как найти - знаю.
-Как?
-С помощью Гильотины.
-То есть?..
-То есть, Гили, домашней помощницы Сони Леонидовны или, иначе говоря, Сюзан. Сюзан – светская дама и знает в городе всех, которые из того же теста. Так вот, если Нафталия дама света, а, скорее всего так оно должно быть - это мне подсказывает интуиция - то Сюзан с Нафталией не могут не быть знакомы. Подвожу итог: ищешь Нафталию – выходи на связь с Гильотиной.
-Какую связь?
-Любую. Хоть половую,- хохотнул Кугултаев. –Хотя, ладно,- продолжил он чуть погодя,- связь я беру на себя. Сделаю.
Кугултаев не обманул. Вскоре он уже объяснял Пучиняну кто такая Нафталия, поведал о ее дружбе с Сюзан, назвал домашние адреса той и другой, а, главное, подтвердил связь между этими двумя дамами и неизвестным пока Непкяном. По словам Кугултаева Непкян частенько заглядывает в кафе «Конгресс», в то самое, куда попить кофе почти каждое утро приходит и сам Пучинян, а вот, что тут помимо кофе ищет таинственный Непкян, предстояло еще выяснить.
Таким образом, информация, которую подарила сыну Варвара Михайловна, начинала подтверждаться, причем, достаточно ощутимо. Пусть еще на уровне предположений, догадок и версий, но, во-первых, и это уже кое-что, а, во-вторых, чему тут удивляться - в работе следователя чаще всего все так оно и бывает: вначале выходят на след, тщательно исследуют его и, если подозрения подтверждаются, идут по нему дальше.
Генерал Кайцуни, измученный частыми звонками губернатора, Пучиняна, однако, понапрасну не дергал, но сложность своего положения Семен понимал и без этого – время шло, а накопал он с гулькин нос.
Пару раз звонила Алевтина Казаровна. Губернаторша спрашивала: «Что новенького, голубчик, когда, наконец, увидим Валентину Мисаковну дома? Вы же знаете, как переживает Ованес Минаевич . Или не знаете?».
Эта странная манера постоянно дублировать вопрос и называть собеседника «голубчиком», а супруга по имени-отчеству, начинала Пручинова раздражать, но он старался этого не показывать, тем более, что и крыть-то было нечем. Еще вчера. Теперь же, получив подтверждение гипотезе матери, Семен Ефимович явился на доклад к прокурору с планом дальнейших действий и тотчас получил разрешение на установку наружного наблюдения за подозреваемыми, а заодно и прослушку всех телефонных переговоров.
Оставалось ждать пока кто-нибудь из взятых под наблюдение сделает первый неверный шаг.
* * *
Петрос Голощапов, которого на украинский лад все почему-то звали Петро, на самом деле был стопроцентно русским человеком, удачливым в свое время центральным нападающим и, если б звезды легли правильно, то наверняка стал бы футбольной знаменитостью, да все пошло наперекосяк. («Чего по вашему мнению не хватает в современном футболе?» - спросили его однажды. «Меня!» - уверенно отвечал Голощапов).
Много лет назад, уличив молодую жену в измене, ревнивец явно переусердствовал, за что был отправлен отбывать срок на три с лишним года. Наказание Петро счел непомерно суровым, о чем открыто заявил в своем последнем слове: «Суд у нас есть, правосудия нет!», - сказал тогда Петро.
Как бы там ни было, отсидев положенное, в свой родной Ростов он уже не вернулся, а нанялся на работу в ереванское кафе «Конгресс» - развозить продукты по домам. С этой целью за Петро закрепили «Зим» и это сразу показалось ему странным. Возить еду на автомобиле пусть допотопном, но, все равно, представительского класса, между тем как вполне можно было обойтись скромненьким фургончиком, которых по улицам города бегало в неимоверном количестве, могло быть либо чудачеством, либо элементарной глупостью. Но прошло какое-то время и Петро перестал об этом думать, тем более что Мгеладзе, его прямой начальник, платил не просто хорошо, а очень хорошо.
Сказать, что водитель был перегружен работой, тоже было нельзя: одна, от силы, три поездки в день, не считая разовых поручений Мгеладзе, которых тоже было не много. Все свое свободное время Петро посвящал телевизору и на вопрос, что он там столько интересного находит, отвечал: «А мне все рано что смотреть, лишь бы двигалось и было цветное»; когда же ему говорили, что так преклоняться перед «голубым экраном» - есть большая глупость, он соглашался, но отвечал, что если кто-то признает себя идиотом, значит, он человек разумный.
Впрочем, слыть интеллектуалом он и не стремился, что было видно и на футбольном поле, где главным его преимуществом были быстрые ноги, а никак не способность замыслить и совершить какой-нибудь хитроумный проход, а тем более разгадать его в намерениях соперника. Зато, как бы взамен, природа одарила его редкой способностью – он умел видеть все, что делалось за спиной. Не обычным боковым зрением, которое в той или мере присутствует у всех, а видеть то, что творится непосредственно за спиной, куда сколько глазом ни коси, ничего не выглядишь.
Отрываясь на поле от преследователей, Петро мог, не оборачиваясь, точно сказать, сколько защитников дышат ему в спину, и с какой стороны собираются обогнать, чтобы прервать стремительный бег центрального нападающего. Прознав о такой способности своего форварда, футболисты уже не кричали ему вслед, предупреждая о настигающем противнике. «Вижу!» - каждый раз отзывался на это Петро, а вот как – не мог объяснить ни одноклубникам, ни тренеру, ни даже самому себе.
И вот однажды вечером, проезжая по пригородному шоссе, Петро испытал знакомое беспокойство и, не сразу поняв, в чем тут дело, поймал себя на том, что чуть было не произнес вслух «Вижу!». Как ему показалось, он увидел что-то, едущее след в след, колея в колею с той, по которой следовал его «Зим». Чтоб провериться, Петро слегка притормозил, дав возможность «Фольксвагену» обогнать себя, и «Фольксваген» действительно обошел «Зим», однако, через какое-то время сбавил ход сам, вынуждая пойти на обгон уже Петро.
Игра в «кошки-мышки» повторилась дважды, после чего бывший футболист развернулся на кольце и с так и не разгруженным багажником устремился обратно в город.
…В тот день вернувшийся из заграничной поездки Мгеладзе рассказывал скучающему от безделья персоналу о, как он выразился, самом маленьком из больших городов мира – о Париже! О парижанах, придерживающихся по его наблюдениям весьма строгих нравов, о Елисейских полях, где всегда клубится приезжий люд, о Версале, где он тоже побывал и был поражен его изысканность и достоинством.
-Прям как наша Рублевка под Москвой,- вздохнула официантка Зина.
-Нельзя сравнивать зеленое с соленным,- строго заметил на это Мгеладзе.- И потом, кто сказал, что Рублевка ваша?
Дело шло к обеду, людей в кафе заметно прибавилось и Мгеладзе отпустил работников.
-Что у тебя ко мне? – оглянулся он на Петро.
Водитель «Зим»-а стоял в куртке в мелкую оранжевую клеточку, на ногах - плетенные мокасины.
-Хочу сообщить.
-Давай.
-За мной увязался хвост.
-То есть? – не сразу сообразил Мгеладзе.
- Синий «Фольксваген». Пристал на дороге и ни на шаг не отставал.
-А ты что? Что дальше?
-А я что? Развернулся на пол пути и поехал обратно.
-Ну дела…- сказал на это Мгеладзе. – Заказы – в холодильник, машину в гараж, что делать дальше, скажу позже,- распорядился Мгеладзе, доставая
из кармана мобильник.
-Герасим,- сказал он в трубку. –Надо встретиться. Это срочно. Очень.
* * *
В минувший четверг Герасим Непкян позвонил жене губернатора Алевтине Казаровне и попросил аудиенцию. Встреча была назначена на следующий день и уже в пятницу Герасим ждал губернаторшу в небольшом уютном кафетерии, предваряющем вход в один из торговых центров «Брильянтино». В ожидании высокопоставленной дамы Непкян от нечего делать стал приглядываться к окружавшим его людям, большинство которых составляли женщины немолодого возраста. –У таких к пятидесяти годам остаются одни бигуди,- подумал Непкян, сосредоточившись на даме в цветастом брючном костюме с сумочкой от «Шанель» через плечо. Женщина, как ему казалось, вполне соответствовала этой характеристике. Ожидая, по всей вероятности, кого-то, дама в брючном присела за соседний столик, достала из сумочки зеркальце и начала было поправлять макияж, как к ней заспешила женщина опять же далеко не призывного возраста, но из готовых в случае чего легко выдать себя за собственную дочь. Прикоснувшись щечкой к щечке, женщины о чем-то оживленно защебетали.
Тем временем в кафетерий уже входила губернаторша и Непкян поднялся с места, пошел ей навстречу.
-Я, голубчик мой, заставила вас ждать? Или не заставила? - улыбаясь, спросила Алевтина Казаровна, жестом приглашая Непкяна сесть.
Затем они долго о чем-то говорили и, если б посмотреть со стороны, внимательный наблюдатель мог бы заметить, что в отличие от Непкяна на лицо губернаторши вдруг нашло и уже не сходило выражение какой-то обескураженности. Было похоже на то, что вопросы задавал он, а отвечала Алевтина Казаровна, чего, учитывая статус собеседницы, не должно было быть ни в коем случае.
В течение беседы губернаторша несколько раз доставала из сумочки мобильник, звонила кому-то, после чего пересказывала Непкяну содержание разговора, но тот только пожимал плечами, выражая неудовлетворение то ли чем-то, то ли кем-то, то ли жизнью вообще.
Так они проговорили около получаса, затем первой поднялась с места губернаторша, за ней, чуть помедлив, направился к выходу и Непкян. Подходя к дверям, он посторонился и, улыбнувшись, пропустил вперед себя даму в брючном костюме.
…И вот сегодня, в том же кафетерии и примерно в то же время Герасим встречался с Мгеладзе - узнать какая надобность заставила его так срочно звонить ему и вытащить на встречу.
-За нами уже следят,- сразу же сообщил Мгеладзе.
-Кто, где, когда? - спросил Непкян.
- «Кто?» – могу только предполагать. «Где?» – по дороге в рай. «Когда?» –сегодня после полудня, и даже сию минуту.
Сказав «сию минуту», Мгеладзе скосил глазом на улицу, где у входа в кафетерий стоял «Фольксваген». Затем слово в слово передал Непкину полученную от водителя Петроса Голощапова, информацию и приготовился выслушать Непкяна.
-Говоришь, синий «Фолькваген»? – задумчиво произнес Непкян.
-Синий,- подтвердил Мгеладзе.
-А тот, что на улице стоит, он, как думаешь, какого цвета? - незаметно кивнул головой в сторону двери Непкян.
-Красного.
-Твой Петрос или дурак или дальтоник,- сказал ему на это Непкин. –За ним, да, ехал «Фольксваген». Но не синий, а красный.
-А ты откуда знаешь?- удивился Мгеладзе.
-Оттуда, что он и за мной по пятам тащится, этот красный «Фольксваген». Уже третий день.
-Кто-то об этом знает? – обеспокоился вдруг Мгеладзе.
-Знает. Жена губернатора знает.
-А больше никто?
-Больше не всегда значит лучше,- неопределенно сказал на это Непкян.
* * *
Виталий Ханджян, владелец крупного металлургического комбината, только-только вышел из шахматного клуба, как позвонила жена, Нафталия.
-Что-то Маргарита Гургеновна запаздывает,- сказала она.
-Как долго? – спросил Виталий
-Да уже больше двух часов как вышла, а домой еще не дошла. Ты же знаешь – по ней часы можно сверять,- уточнила невестка причину своего беспокойства.
Было воскресенье, последний выходной день октября, то время года, когда солнце уже не греет, а только светит. Маргарита Гургеновна Ханджян, как это бывало каждый день, включая выходные, отобедав, где-то к пяти часа дня выходила на прогулку, ходила ровно час – ни больше, ни меньше – после чего возвращалась домой и, если не было дел по хозяйству, брала в руки книгу и устраивалась на диване почитать. Впрочем, домохозяйством она не занималась уже давно, разве что по текущим мелочам, связанным, главным образом, с уходом за своей спальней и раскладыванием личных вещей в привычном, а потому удобном для себя порядке.
Отошла она и от кулинарных дел, отстояв лишь готовку еды для себя, да еще эпизодическое приготовление обедов для сына Виталия. Сдача позиций на кухне произошла не по ее воле, а в результате легкого на первых порах, а дальше крепнущего все больше нажима невестки Нафталии, умевшей готовить отменно, чего не могла отрицать и сама Маргарита Гургеновна. Точно так случилось и с уборкой квартиры.
Свекровь, занимавшаяся этим делом с младых ногтей, мало того, что умела навести в доме и чистоту, и порядок по самому высшему разряду, но еще и, казалось, могла починить все – от сломанной кофеварки до разбитого сердца. Но и тут невестка решила – нет, не надо, все это лишнее.
Размышляя на этот счет, Маргарита Гургеновна часто задавалась вопросом: почему две женщины, мало чем уступающие друг другу в расторопности и умении, оказываются не союзниками, а соперниками? Откуда берется это неуступчивое противостояние? Да, Маргарита Гургеновна понимала: вначале мягко и незаметно, а потом все настойчивее и откровенней от домашних дел ее отодвигали, указывая на свое место в семейной иерархии. Видела, что во всем и, прежде всего в отношении ее сына, Виталия Ханджяна, Нафталия добивается авторского права, сгоняя с поляны тех, кого считала лишними. Эта старая как мир история, завязавшаяся не только на ее глазах, но и с ее непосредственным участием, казалась Маргарите Гургеновне обидной, глупой и бессмысленной, о чем она однажды сказала своей невестке, но и после этого мало что изменилось.
-Вы разве не считаете себя счастливой? – только и спросила ее невестка.
-Я считаю себя счастливой, но не ощущаю этого,- подумав, ответила Маргарита Ивановна.
И вот когда ее окончательно отжали от всего, чем она жила, чего хотела и могла еще быть полезной дому, когда, наконец, осознала, что оказалась окончательно сдвинутой на обочину, в ней неожиданно для самой себя, сработало таившееся где-то глубоко внутри и невостребованное доселе защитное устройство.
Вскоре она поймала себя на том, что этот как бы самопроизвольно запустившийся механизм диктует новые правила поведения, требуя перехода от обороны к
нападению и только это - так подсказывала ей интуиция - могло обеспечить защиту ее интересов в доме. Говоря по-простому, Маргариту Ивановну «взяло зло». После чего вдруг и, можно сказать, демонстративно, она перестала соглашаться с тем, что в вежливой словесной вязи предъявляла ей невестка, и, не объясняя причин, стала поступать так, как считала нужным. Такому самоуправству Нафталия вначале подивилась и даже оробела, но потом, придя в себя, попыталась вернуть уходящее из-под носа главенство во всем. Но не тут-то было – сдавать позиции не собиралась и свекровь, более того, нашла подходящий момент и нанесла сокрушительный удар, раз и навсегда расставивший все по своим местам.
А началось с того, что напоровшись на очередной взбрык свекрови, грозивший обернуться скандалом, невестка сердито бросила:
-Знаете, я давно уже не идиотка…
-Не знаю,- перебила ее свекровь. Знаю то, что идиоткой никогда не была я. Могу даже объяснить, почему.
Тут Маргарита Гургеновна, глядя Нафталии прямо в глаза, выдержала паузу, после чего, не отводя взгляда, чуть ли не по слогам, громко, четко и внятно произнесла три слова: имя мужчины, название города и адрес лучшего отеля в нем.
-Вопросы будут? – спросила Маргарита Гургеновна.
Вопросов не было. Нафталия, потеряв дар речи, застыла как в немой сцене.
-Тогда живи и не вякай!- совсем уже грубо завершила свое слово Маргарита Гургеновна, но под конец, видимо, пожалев Нафталию, добавила,- Я ведь тебя не задираю, а ты-то зачем взрослую женщину все время против шерсти? Нехорошо…
C той поры в доме Ханджянов воцарилось удивительное взаимопонимание, атмосфера мира и покоя, которая главу семьи, Виталия Ханджяна, только радовала. Радовала еще и потому, что успех мирного сосуществования он стал считать своей личной заслугой, результатом мудрой разъяснительно-воспитательной работы, которую попеременно проводил то с матерью, то с женой, то с обеими одновременно. Признаться же сыну в том, что здесь к чему и почему получилось так, в планы Маргариты Ивановны не входило – она вновь с упоением отдалась своим внукам, в которых не чаяла души.
Нельзя сказать, что раньше они занимали ее меньше, ничего подобного. Разница между вчера и сегодня заключалась в том, что прежде ей приходилось то и дело преодолевать невидимую, но легко распознаваемую сердцем преграду на пути к внукам, теперь же, приструнив и напугав невестку разоблачением, Маргарита Ивановна получила к ним неограниченный и беспрепятственный доступ.
Нынче, отвечая на вопросы своих любознательных внуков, она уже не подгоняла их под задаваемые Нафталией шаблоны, а говорила то и говорила так, как считала нужным сама. А внукам, особенно уже совершеннолетнему Егору, это казалось интересным. Многие высказывания бабушки он признавал не только забавными, но и мудрыми. Егор их запоминал и любил при случае, ввернуть в разговор. «Нет такого понимания – возраст. Есть постепенное умирание тела, которое вдруг оказывается окончательным»,- мог удивить он своих друзей нетривиальной мыслью. Очень понравились ему слова бабушки и о том, что на зло или добро человек тратит примерно равные усилия, так не лучше ли поступать так, чтоб тебя благодарили, а не проклинали? И что для этого надо? Самая малость. Есть люди,- говорила она,- которые прежде всего ищут в других недостатки, а есть, которые ищут достоинства. И те, и другие нужное находят. Старайся находить в человеке хорошее,- наставляла Маргарита Гургеновна Егора.
«А правда, что бабушки с дедушками любят своих внуков больше, чем детей?» - спросили они ее однажды. «Неправда» - ответила Маргарита Ивановна, но потом задумалась. И нашла, как ей казалось, объяснение.
Все дело в том,- объяснила она,- что когда человек идет не на ярмарку, а обратно, главными действующими лицами в семье становятся дети, которые и сами уже родители. Признать такое бывает трудно - Маргарита Ивановна знала это по себе - и старики поворачиваются лицом теперь уже к внукам, хотят быть главным хотя бы для них и пусть как-то вернуть свои позиции. Уж очень не хочется отходить на второй план и согласиться с тем, что их время прошло. Вот тут-то как палочка-выручалочка и появляются внуки, эти маленькие несмышленыши, для которых подслеповатые бабушки и согнутые радикулитом дедушки почти как Боги. И тогда у стариков открывается как бы второе дыхание, заново пробуждается интерес к жизни, ощущение того, что на этом свете они еще кому-то нужны.
И вот сегодня, придя с корта домой восемнадцатилетний Егор, старший из трех внуков, не застав бабушку дома и не увидев на столе приготовленный ею овощной салат, спросил мать.
-Сегодня Гургеновна что-то перегуливает, ты не считаешь?
-В самом деле,- согласилась с сыном Нафталия, взглянув на стенные часы, показывавшие уже близко к шести вечера.
Прошло еще полтора часа, а Маргарита Гургеновна все не приходила. Егор, начавший было распаковывать подаренные ему накануне кроссовки, внезапно остановился. «Что-то тут не так»,- вдруг подумал он, снова посмотрел на часы, пытаясь подавить в себе недоброе предчувствие.
За окном уже стемнело. Зарядил и, похоже, надолго мелкий, противный дождь.
-Бабушка и в самом деле не звонила? - вновь повернулся к матери Егор.
-Нет.
-Тогда звони отцу,- сказал Егор, отложил полураскрытую коробку в сторону и пошел одеваться.
Звонить мужу Нафталия не стала - Виталий уже сам входил в дверь.
-Маргарита Гургеновна пропала,- с тревогой в голосе сообщила ему Нафталия.
-Куда пропала? - удивился Виталий.
-Пошла, как обычно, гулять и уже третий час как не возвращается. Что будем делать?
-Во-первых, надо обзвонить подруг. Если ничего не скажут, звоним в больницы. А дальше - в полицию,- решил Виталий
Так они и сделали. Две самые душевные подруги Маргариты Ивановны, с которыми связалась Нафталия, этим днем с ней не виделись и даже не перезванивались, но пообещали как только что узнают, сразу же сообщить. Наступало время обратиться в «Скорую», затем в больницы, но Егор, был уже в верхней одежде. Предложил повременить.
-Я знаю, где она гуляет, сейчас пробегусь тем же маршрутом, загляну в аптеку, она там часто бывает.
-Давай,- согласился Хандджян-старший,- да побыстрее. Ждем.
Обращаться в больницы ему очень не хотелось и он, как мог, откладывал звонок, боялся услышать худшее.
…А тем временем черный «Зим» уже пересекал границу области и въезжал в соседнюю. На заднем сиденье автомобиля сидели двое: Герасим Непкян и Маргарита Гургеновна Ханджян. Казалось, женщина глубоко спала, а сидящий рядом мужчина, приобняв ее за плечи, не давал ей сползти вниз. На коленях Маргариты Ивановны лежал скомканный кусок марли, от которого пахло хлороформом.
Прежде чем сесть в машину, она спросила: «А куда мы, собственно, едем?». «В рай» - ответили ей. Это были последние слова, которые она могла бы вспомнить.