Лариса Оленина - ПСИХОЛОГИЯ


        ПСИХОЛОГИЯ


          – «Она знала, что он не тот, не её, не для неё, но готова была 
убедить себя, что это только кажется. А, начав убеждать, опутывалась 
запретами думать и поступать так,  как прежде.    Эта несвобода сковывала, 
и скоро возникло желание  избавиться от зависимости.  Но уже началась   
цепная реакция сближения, и, сделав первый шаг,  невозможно было не сделать 
следующий» – раздумчиво читает девушка.
И с какой-такой печали, скажите, надумала она устроить громкую читку на 
любовном свидании? Вот так, с места в карьер, как с цепи 
сорвалась…Отстранилась от хозяина гостеприимного, который ее со  всей 
нежностью приласкать  желал.  Уже и руки приготовил он для объятий, прямо 
на пороге возопив:
– Подь ко мне, Кыця-Рыбка!
Так ласкательно кликнул  ее, а девушка  от жеста его приветливого 
отшатнулась:
– Стоп, милый, – говорит, – облобызаемся позднее.
И пальто снимать стала. А он, внимательность проявив, бормочет:
– И как же ты похудала… и очки нацепила…для большего  фасону, небось, Кыця…
         Но никакого словесного ответа не слышит. Вместо того гостья 
пальтишко ему на руки бросает, как швейцару какому, и в сумочке роясь, 
устремляется к гостевому столику перед диванчиком уютным…Безошибочно путь 
отыскивает, зоркая. И, погрузившись в диванную мягкость, зачем-то платочек 
батистовый на стол выкладывает, и с ходу  начинает читку с листа:
         «Она знала, что он не тот, не её, не для неё»…и т.д.
           Это она так после разлуки к любезному своему свиданничать 
явилась…
Однако тут, как в  пьесах театральных, объяснительную справку дать 
необходимо… Хотя бы  незатруднительные сведения представить про них, 
которые в этом тэт-а-тэте действуют.
Итак, он – хлопец видный, с румянцем деревенским неизжитым, хоть в столице 
обретается уже не один годок. Бойцовская  его   накачанность очень даже к 
месту в столичной охране. А что лицо  парня без особенных примет, так  оно 
и лучше – примечательность физиономии  охраннику вовсе не требуется. А 
когда домой, в деревню, приезжает хлопец, где в местном пансионате лодочной 
станцией заведует каждое лето, так здесь тоже  только его мускулистость 
востребована, особенно для временного женского  персонала.
  А девушка и была тем персоналом временным, прибыла в отпускное время 
отдохнуть от занятий  умственных, какими весь год  утруждалась в  вузе, 
студентов обучая. И сама тоже за студенточку сошла бы – стрижечка, брючки, 
курточка…А чего ее в тот пансионат понесло  после привычных турпоходов в 
горы, так это  психологическое объяснение имеет – дожила девушка  до 
кризиса возрастного. На него намекнул ей поклонник умозрительный – на ее 
кафедре  приволакивался  он за одинокими сотрудницами, любил  их 
сострадательно, за мотыльковость  красоты женской.
Он и напомнил девушке обиняком, что уже вошла она в возраст, когда «замуж 
поздно, к черту рано». Хоть грубая та формулировка и  безотносительно 
сказана была, но с затаенной злобностью за безответность сотрудницы на его 
любезности мелкие, к ней направленные.
И от тех его слов как гром грянул над девушкой. И огляделась голубушка 
кругом, и заскучала от увиденного в обиходности так, что и в местный 
пансионат отдыха путевку взяла, чтоб не  бродить с рюкзаком по горам да 
ледникам, как прежде. Чтоб в отдыхательной  атмосфере обдумать, на что 
истратить  дальнейшую свою жизнь.
Предполагала она одно, а вместо того возьми и вовлекись в курортный роман. 
Именно с тем хлопцем местным, заведовавшим лодочной станцией. Лодку брала у 
него девушка для дальних заплывов по речечке живописной, и, слово за слово, 
в роман угораздило ее…
Однако в пансионате тот роман не завершился, продолжение последовало. И, 
когда вернулся хлопец к своей столичной охранной деятельности, наметил  он 
в цивильной обстановке встретиться с пансионатной подругой, то есть 
устроить любовный тэт-а-тэт.
Только эта начальная читка вслух никак им не намечалась, такой пролог 
свидания придумала она, эта девица, хрупенькая, с крупными очками на 
губастеньком личике. А хлопец со своей стороны только практику жизни 
обеспечил, снабдил гостевой столик питием и закусочками столичными.
         Но девица ему весь  кайф ломает неуместным  своим чтением. Лучше 
бы, молча, свой батистовый платочек со стола схватила,  и  стала 
обмахиваться им – сколько  женственности тем жестом  выказать можно! А в 
тех писаных  листочках – кот в мешке, не иначе.  Этот кот и  заботит парня 
аж до потливости, отчего он и отирает лоб салфеткой. А девица и  не 
замечает этого, увлеченная, и с актерством продолжает чтение:
– «Оставалось только создать    спасительный обман, ухватиться за 
соломинку  стереотипной цели - в конце концов   пора жить, как все, просто 
исполняя   свыше данный долг женщины. Благородная цель   и средства 
облагораживает».
– Вот-вот, вспомнила, моя Рыбка, как я тебе лодочку благородно спускаю на 
воду, а ты мне улыбочку благородно из лодочки … вся в белом свитерке 
облегающем… А теперь что – читальню устроила... Лучше иди ко мне, Кыця- 
Рыбка, – с нежностью интимничает хлопец.
  И присаживается на диванчик рядком с гостьей, однако не совсем близенько, 
а с осторожностью, поскольку подруга  буркает отстраненно:
– Не форсируй событий, милый…я для  тебя всю свою психологию исследовала и 
доступно излагаю… слушай внимательно…пригодится…
И глазками в бумажки упирается безо всякой ответной интимности. То есть 
бумажные чувства  ей важней живых, человеческих, какие от хлопца  пышут на 
нее волной горячей. Поскольку пока еще парень не понимает, что «иди ко мне» 
– это  из другой свиданки, а  не для этой, с литературой вперемежку…Не 
пойдет к нему Кыця-Рыбка, пока листочки свои не дочитает. Хоть лучше б он 
те бумажонки  из ручек ее худеньких выхватил, да и  в клочки обратил… Ему 
полезней и не знать, что на тех листочках, какие сейчас озвучивает подруга:
– «И разумные голоса души, будто получив необходимую дань, замолчали, 
успокоились,  а взамен разрослось в душе некая бесформенная, прилипчивая и 
добрая женская сущность. Ею она    сознавала, что нужна ему не сумасбродка, 
а земная, понятная, своя.  И начались страхи – не выйти из этой  роли...
            – Баба, она и есть баба…что ж тут сумасбродничать: вэдмидь якый, 
а й йому кильцэ вставляють* … Хоть ты и по форме без тела почти, гляди, 
переломишься в талии, а все одно баба, – басит хлопец.
          – Бабы, у тебя в деревне, – аж дергается девица, подтягиваясь до 
исключительной стройности в спине, какой она гордится особенно, и оттого 
черным свитерком туго  обтягивает.
          – А что, городские, они не бабы... всё бабье при них... а 
деревенским некогда до похудания телесного листочки  бумажные  буквами 
исписывать, – озлился кавалер слегка. Не иначе, за сельских  своих 
сударушек разобиделся…И не ценит, видно,  изящную словесность, что от 
щедрот городской девицы к нему, единственному слушателю, направляется:
          – «Независимо от желания, изменение прежней роли полностью 
оборвало какой-то невидимый нерв, связывающий с прежним миром, где она была 
одинокой мишенью для враждебных сил,ожидавших её слабости, чтобы не 
промахнуться. Из своей сегодняшней защищенности, непонятно откуда сходящей 
к ней вблизи совсем не богатырских мужских плеч, она с каким-то  запоздалым 
страхом иногда оглядывалась на  полную опасностей прежнюю свою жизнь».
            – Это мои-то плечи для тебя не богатырские, – влилась 
возмущенность в басок хлопца, – запамятовала, сколько  на лодочке гребцом 
твоим  отпахал…получается по твоей писаной психологии, что тебя, Кыця, 
пугливось до меня толкнула... а на вид-то  совсем самостоятельная, 
городская…в пансионате я нагляделся на всяких городских…
           – Не надо всех в одну кучу валить, – до нервного смешка 
возмущается девица, – не всем городским, а лично мне  нужна  была защита в 
устроенном  по-мужски мире... хотя это надо яснее акцентировать…






* медведь какой, но и ему кольцо вставляют (укр)

             И, задумываясь, ставит на листочках пометочку – знак вопроса, 
бормоча:
            – Ты прав,  некая психологическая неточность присутствует …здесь 
надо отредактировать…
             – Что такое, Кыця, надо  сделать, – смущенный записыванием, 
пытается хлопец заглянуть в листочки. Но  девушка  отстраняется, 
скрытничает.
             – Потом, милый, объясню, –  с улыбочкой говорит, – а сейчас 
идем дальше:
– «Этот милосердный период влюбленности так скоро вылечил её  душу,  что 
все вокруг  предстало вдруг  в  ярком свете новизны, и  доверчивость, 
редкая птица, коснулась души».
           – Точно, доверчива ты была, Кыця, как кутенок слепенький... 
тычется  он мордочкой в  любого, как  в мамкину сиську, когда голодный…за 
тобой, оголодавшей, глаз да глаз требуется, как говорится:  лычко билэнькэ, 
а розум малэнькый*.
– А переведи-ка свою мову, – требует вдруг девушка угрозливо, не нравится 
ей тот комментарий хлопца.
–Так то ж мудрость деревенская, наша, народная, – усмехается кавалер, – 
мол, личико беленькое, а ум маленький… уразумела, Кыця?..
– И  чего ты, милый,  мудрость народную  мне в нос тычешь…вышли мы все из 
народа, дети страны трудовой, – напевает девица, злясь лицом, однако.
Но глянула она на хлопца и осеклась, испугалась, что, может, уже доведен 
тот до применения коронной своей  фразочки: «А  пошла бы ты домой, 
Пенелопа».
Та фраза в пансионатном обиходе у хлопца использовалась  для  клиенток, 
покушавшихся на лодочку  под номером одиннадцать, облюбованную 
девицей-Кыцей на весь срок пансионатный.  Этот номерок у нее счастливым 
значился из-за одинаковости циферок, как объяснила свою заинтересованность 
хозяину лодочному. А парень возьми,  и напросись в гребцы  на ту лодочку 
заговоренную, счастье найти, видимо,  намеревался. И в поисках того 
загаданного  момента повел  суденышко по речке узенькой  с осенней уже 
растительностью…
И не догадаться ему  было, что в том первом  совместном плаванье девушка 
внутренним взором воображает себя  как бы  на

* личико беленькое, а  ум короткий (укр)

гондоле...  Плывущей мимо венецианских дворцов старинных в неизвестность 
счастливую, куда устремляет ее гондольер плечистый...
Фантазирует так девушка на носу лодчонки облупленной с
циферкой одиннадцать на борту... Всю свою бдительность   потеряла она  до 
полной доверчивости, с какой ступила из гондолы на землю  парка 
прибрежного.  Хоть и не английский то был парк, как принято при дворцах, а 
все ж привлекательный осенней  своей раскраской…И гондольер так любовно 
поглядывает… И  над ними небо  венецианской голубизны необычайной…  В ту 
голубень и вознеслась девица…
А тут и гондольеру  подвиг подвернулся: углядел он змею, шелестящую в 
листве опалой, и по-охотничьи, рогатину  выломав, извивающуюся гадюку  к 
земле припечатал. А потом и шкурку  снял, живодер, да так не живописно, что 
девушку нежную чуть не стошнило …
Хотя сделанный из змейки  браслетик девушка  носит и посейчас амулетом,  и, 
поправив его на запястье,  продолжает чтение:
– «Только одна мысль  омрачала это беспечное паренье: чувствует ли и он так 
же, как она. Потому что, когда кто-то чужой касался границ их замкнутого 
круга, он становился  другим. Но что странно, об этих   его изменнических 
метаморфозах  она старалась не думать, лукавя даже с собой. Такого она от 
себя не ожидала – стремления  переродиться, сдаться в рабство».
       – Это ж в какое-такое рабство? Вольная бабенка развлекается в 
пансионатной вольготности на всю катушку, все путем… что ты буровишь, в 
какое рабство? – хлопец аж встал от огорчения, похлопал руками по  джинсам, 
сигаретку  выискал и зашагал взад- вперед, набычившись, что должно бы 
девушку насторожить…Но не насторожило.
– Что за словечко – «буровишь», – учительским тоном возглашает она, – и что 
за «бабенка»…я уже говорила – это не про меня, дружок, я не бабенка… и «на 
всю катушку» – тоже не про меня, смею заметить.
Оскорбляется девушка  примененной к ней  лексикой. Тут и  проявляется 
водораздел, где на одном берегу – ее высшее образование, а на другом – его 
среднее деревенское… К чему в таком случае ей, интеллигентной девушке, 
демонстрировать оскорбленность всей стройностью спины своей, и даже носом, 
вздернутым  в заносчивости…А она, вишь, ерепенится, не желает увидеть себя 
глазами любезного своего, которому углубляться в ее психологию и не 
требуется – он видит то, что видит, не привлекая словесности... Он и 
смотрит уже со злобинкой… И сигаретку недокуренную загасив, вернулся  на 
диванчик…Уже и  рюмочку хрустальную пару раз наполнил, без всякого 
тостования употребив… Видно, частотой наполнения компенсирует  маломерность 
посуды. Что ему те рюмашечки для дринков? Ему бы  стопочки-стаканчики. Эх, 
гляди, девушка, как бы дринки твой парень  не участил. Вот, умница, 
наконец-то заметила нервность слушателя, быстренько  в буквы уперлась 
глазками, торопится читать:
– «Облекаясь в образы, рисовалось будущее,  типичный образ жизни, 
стереотип, до этого отвергаемый в стремлении к чему-то особенному. 
Казалось, внезапное повзросление  озарило ей ту истину, которую где-то в 
глубине души она  признавала: что судьба её, всегда казавшаяся особенной, 
на самом деле вполне уме¬щается  в круге  семьи,  как и у большинства 
женщин… Жить в этом состоянии  было так   странно, такой  непривычной была 
неуверенность, робость и совершенно детское удивление перед взрослостью 
других людей. Взрослостью, в которой, казалось, она делает первые шаги».
           – Чуял я  твою непонятливость, чуял, – вставляет хлопец, – не 
когут* же…и откуда только в тебе, городской и образованной, такая простота…
Девушка на то слово – простота – ох как среагировала! Аж вздрогнула и 
поперхнулась словом следующим, так  что и разобрать нельзя… Спину гордую 
ссутулила. Это ж удар такой нанес кавалер – чувства ее сложные   простотой 
обозвал.
– Это о какой простоте ты  говоришь? – ласково так спрашивает девица, 
однако глаза  искрометательные прячет.
– Вроде, не понимаешь, – огрызается хлопец, –  хуже воровства  простота 
твоя…за простого меня держала…обобрала ты и себя и меня, Кыця…
  Девица  и ответить что-то хотела, губы уже сжала для слова ответного… 
Однако чем ее, скажите, так простота взволновала? Хорошее же слово, и жить 
в простоте чем плохо, когда дважды два – четыре, а не пять? Только 
непросто жить в простоте, про то




*увалень, неразумный человек (укр)

девушка знает, оттого усложненной жизнью и живет. Могла б сейчас и 
высказаться, разъяснение парню сделать...
             Так нет, промолчала, простоту его поберегла, зашелестела 
бумажками, заторопилась с чтением:
– «Но вот грянула разлука – и наступило освобождение. И   очнувшийся от 
любовного  гипноза  разум начинает свою разрушительную работу. Тогда-то и 
обрушивается лави¬ной понимание всех предстоящих трудностей».
             – Та не круты ж ты, як цыган сонцем*, – взвивается хлопец  от 
догадки, – скажи: с глаз долой, из сердца вон.
– Ты уже и двуязычным фольклором балуешься, – с едкостью замечает девушка, 
– какой, оказывается, спец по фольклору...
– Спец-не-спец, а народ, как скажет, так и завяжет… и я знаю, что от таких 
городских ждать…
– А если нечего ожидать от таких, так зачем  звонить и про любовь болтать, 
– иронично печалится девушка.
  Та ее опечаленность  останавливает хлопца, и машет он рукой досадливо, и 
смеется смехом невеселым.
  Смех тот уже на крайность волнения  намекает, за смехом и до бунта 
недалеко.
Только девушка на тот  его смех, как мстительница какая, холодно  слова 
отчеканивает, листочек переворачивает:
  – «Разлука, как катализатор, рассеивает туманность    чувств. Но какая 
борьба идет в душе, то обесценивая, то делая бесценной единственную добычу 
– любовь.
  Гордая любовь – она, оказывается,  была где-то рядом. Но, оскорбленная 
этой душевной  борьбой, напоминающей грубый торг, она недоуменно удаляется 
в сторону, холодно и высокомерно взирая на  происходящее».
         –  Гм…гм, – хмыкает хлопец.
Ох, и хорошо девушка про торг на глазах гордой любви высказалась…Аж хлопец 
смутился, только хмыкает невразумительно по ходу чтения:
– «А милый был где-то далеко и его гипноз был бессилен перед рассто¬яньями… 
И однажды, с чувством облег¬чения, она понимает,  что гипноза уже не 
существует,   а обязательства чувств так непрочны… После всего пережитого 
ей кажется, что уже никакой гипноз не заставит её  слепо предаться чувствам 
там,  где можно так много потерять – свободу быть собой».

*   не крути, как цыган солнцем (укр)
    – Так никто ж тебя и не держит, Кыця! За мойе жито ще й  мэнэ 
побыто*...Я тут суетился – и стол тебе, и свечечки–   вечеря** со 
свечечками… Ото так - плач нэ плач, а выйшло, як бач,***– частит 
пословицами кавалер  в приподнятости чувства, решительный такой... Уже и 
закуску  в одиночку потребляет после  дринков, бесцеремонный…
И, глянув на это,  продолжает девушка скоренько  с драматичным надрывам:
– «Но,  ставшая неопасной,  отвергнутая ею роль  вдруг начинает волновать. 
И раскрашивает память   неосущест¬вленное, обещанное  клятвенно и  пока еще 
возможное, обычно-женское    будущее красками первоначальных надежд. Есть в 
этой вспышке    чувств что-то от ярких искусственных цветов – в  них нет 
жизни.
             – Ты на что  намекаешь, Рыбка, на  какие клятвы, – спрашивает 
парень, – на ту нашу свиданку в садочку с яблоками кинутыми? Так то ж одни 
слова…Обицянкы – цяцянкы, а дураку – радисть. ** **
Все ж не забыл кавалер тот садочек, помнит, как душа его  тогда 
всколыхнулась от расставания предстоящего… Как прощальную прогулку долгую 
устроил он  подруге  отъезжающей…Как набрели они на  сад  заброшенный. А 
там яблоки на ветвях одинокие…Вкус тех остатних яблочек поцелуями 
закрепляли, так что и посейчас у хлопца волнительность от того застрявшего 
в памяти поцелуйно-яблочного вкуса. А уж что там было наговорено, так то, 
извините, одни слова…Однако девушка отвлеклась от чтения, и спрашивает:
– Что ты сказал…про обещания …
– Обещанья – игрушки, а  дураку –  радость, – переводит парень, – только то 
не про тебя, Кыця, ты  у нас умная – уехала – и молчок…я тебе звоночек за 
звоночком, а ты мне в ответ одни обицянкы…наконец, явилась-не запылилась, 
чтоб избу-читальню тут устроить…
Усмехнулась девушка непонятно, вздохнула глубоко,
взглядом жестким окинула хлопца, и с торжественностью   гвозди


* за моё жито, меня и побито (укр)
** ужин (укр)
***плачь не плачь, а вышло, как вышло (укр)
****обещанья – игрушки, а дураку – радость (укр)

словесные вбивает:

– «Но пока ей еще страшно облекать в слова  происходящее, нависший над 
чувством домоклов  меч ясности еще не опустился, он только поднят и пока 
внушает ужас. Он не опустится, дав ей время  сделать выбор… И однажды она 
сама опустит его, написав первую фразу: «Она знала,  что он - не тот, не 
её,  не для неё...».
И затихает девица, снимает очёчки…листочки собирает… Вроде не слышит 
бормотанье хлопца:
– Дэ Крым, дэ Рым, а дэ  попова груша…*
А тот набычивается, плечи расправляет богатырски, головой встряхивает, 
вроде силы собирает для ответного действия… Однако хватает тех сил только 
на быстрое вскакивание с диванчика и беготню вокруг столика взад-вперед.
На ту его метушню поглядев, девушка губки капризно оттопыривает. А чего, 
скажите, губы копылить, как курицын зад? Довела кавалера до гримасничанья 
непонятного, так и расхлебывай. А она усмехнулась,  очёчки вернула на 
носик, и в листочках стала карябать, вписывает что-то.
– Слушай, милый, – говорит после паузы, – тут будет ремарка: «Он схватился 
за голову, стал бегать по комнате, вздыбив ежиком волосы»…Для финала сойдет…
– Для какого-такого финала, – останавливается в своей беготне
хлопец.
– А ты спроси меня:  для чего  я поехала не в горы, а в  пансионат? – язвит 
девушка, –  отвечаю: а для того, чтобы решить, на что истратить остаток 
жизни…и представь, решила – займусь литературой, – даже с угрозой 
отчеканивает  девица, – и вот тебе первый сюжет, где я и ты – главные 
действующие лица… твои реплики по  ходу чтения  зафиксированы в диктофоне, 
– платочек батистовый, на стол в небрежности   брошенный, поднимает 
девушка, и

* где Крым, где  Рим, а где попова  груша (укр)

открывается   под ним  аппаратик миниатюрный, – извини, не предупредила 
тебя  про запись…осталось только вписать в текст твои  реплики диктофонные, 
и  финита ля комедиа под названием «Психология»…как, скажи, тебе, 
центральному персонажу, такое название?..
        Хлопец останавливается, округляя глаза, чешет затылок и после того 
чесания  мягенько так переспрашивает:
– Так то меня ты обзываешь: пер-со-наж…отакая-то твоя простота?
        И глядит на подругу свою с непонятным выражением лица, а  вслед за 
тем рывком  хватает телефончик, пристегнутый к поясу джинсовому, и говорит 
в телефон голосом деликатным:
– Алло, девонька, дуй ко мне скоренько…да, вечерок свободный…жду, ой как 
еще жду…
  Однако слышит он не тот ответ, какой ожидал, и бойцовски напрягается, 
бормоча:
– Ты ж клялась, что сегодня – никуда…ты  ж обицяла*…
И  отдаляет от уха телефончик, в  котором так и дзюрчит женская 
раздраженность  голосом колким. Слышно тот голосок  и гостечке близенькой, 
которая как раз запихивает пачку листочков  психологических в свою сумочку. 
А они, как на грех, никак не утрамбовываются …
          Хлопец смотрит на то упаковывание, видит, как язвительно глядит 
девица  на него, и раздражается заметней … И до того  доходит, что 
восклицает он, то ли для той дальней телефонной девоньки, то ли для 
близенькой:
– Гей, гуляй, душа, без кунтуша**!
И легким движением руки сдергивает он скатерку  с гостевого  столика, так 
что и снедь, и питье, и незажженные  свечечки свиданные  в кучу на пол так 
и летят. А сверху на все то безобразие  еще и неупакованные 
психологические  листочки веерком раскладываются...


*обещала (укр)
**кунтуш – распашная верхняя  одежда (укр).

Лариса Оленина