ТРЕТИЙ,
ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬНЫЙ
Семенович выезжал из шахты далеко не первой клетью, на какую всегда стремится попасть шахтерская молодежь или работающие рядом со стволом подсобники, и все равно в этой гремящей металлической коробке было полно людей. Выезжали рабочие дальних очистных забоев, или попросту - забойщики, заметно уставшие и черные от угольной пыли; выезжали чистые машинисты электровозов, которые обслуживали эти забои; выезжали горные мастера, которые обязаны последними оставлять подчиненные им бригады, потому что несут ответственность за каждого своего рабочего, за каждую шахтерскую душу… Выезжали такие же, как и сам Семенович, пенсионеры, решившие после выхода на заслуженный отдых поработать еще парочку лет, чтобы помочь материально детям или внукам. В конце смены они никогда не спешат к стволу, потому что и ноги уже не те, да и не хочется попасть под раздачу к молодым и задиристым паренькам, которые бегут на выезд из шахты как стадо оленей.
- А ну, дорогу, старые! Лазите тут под ногами!
- Гы-гы-гы-гы!
И, обогнав, нарочно поднимут ногами густую слежавшуюся пыль, которую встречная и тугая струя воздуха понесет пожилым людям в лицо! Покачают головой старики, сплюнут на сторону и топают себе дальше. И пока дойдут, не одна уже клеть уйдет на-гора, вынося на свет Божий отработавших смену шахтеров. А с молодежью и в клети не уютно. То ржут, как ненормальные, то толкаются, то хлопают друг друга в темноте рукой по каскам. Никакой тебе усталости, никакого благоразумия! Да и какое там благоразумие в двадцать-то лет?!
Клеть мягко выходит на поверхность, останавливается. Со стуком отъезжает на сторону заградительная решетка, женщина-рукоятчица открывает снаружи двустворчатые дверцы.
- Выходите!
Выходят быстро, и, на ходу расстегивая ремни, на которых держатся коробки ламп, направляются к ламповой и к бане. Самые нетерпеливые крутят во все стороны головой, ищут - у кого бы закурить. После семи часов без курева они не могут дождаться того вожделенного момента, когда снова, на всю глубину легких, вдохнут такой желанный табачный дым!
Бедные, бедные шахтерские легкие! И пыли испробовали, и разных подземных газов, хотя некоторые из них на вкус и запах не ощутимы, а тут еще табачным дымом травят! И когда шахтер отдаст Богу душу, медики увидят у него черные, забитые пылью легкие, которые не берет ни один скальпель! Словно это не человеческие внутренности, а наждачный брусок.
Семенович тоже курит с младых лет. Но - терпит. Вот сдаст лампу и "самоспасатель", разденется, помоется в бане - тогда уже можно и закурить. Другие же закуривают еще в "грязном" отделении, где стоят металлические ящики для спецовок. Достают оттуда припасенные сигареты и спички и тут же закуривают, дразня табачным дымком тех, кто курит уже после помывки. Дым почти не рассеивается, а только опускается к полу. Такой здесь тяжелый воздух, насыщенный пылью и запахом потных портянок и спецовок.
- Садись, Семеныч, покурим.
Сосед по ящику тоже из нетерпеливых. Стянул пропыленную спецовку, стянул сапоги и, оставшись в одних трусах, закурил.
- Да нет, я потом, - ответил Семенович, складывая в ящик свою куртку и брюки. Сапоги с развешенными на голенищах портянками поставил сверху. Пусть хоть немного подсохнут. Спецовка у него не сырая, потому что, выйдя на пенсию, Семенович перешел из лавы, то бишь угольного забоя, в путевые. А подземные путевые не слишком-то и потеют, даже если работают в горячих выработках. Подремонтировать стрелочный перевод, подтянуть, где нужно, на рельсах гайки, даже заменить подгнившую шпалу - такая ли уж тяжелая работа! Не тяжелая и, можно сказать, не пыльная. Это за предыдущие тридцать лет Семенович и пыли надышался, и в собственном поту накупался. Дважды под землей был травмирован, валялся в больнице, но как только срастались поломанные кости, так снова лез в забой.
Он закрывает свой ящик, надевает на ноги самодельные, из прорезиненного материала, тапки и направляется в мойку. По пути прихватывает мыло, мочалку и полотенце. Он, конечно, не такой грязный, как забойщики, но после смены нужно хорошенько вымыться.
А с забойщиков черной лужей стекает угольная пыль! Раз намылят голову, второй, третий, - тогда уж вроде бы вымоют, хотя запах угольной пыли будет ощущаться и после бани.
Особенно старательно моют глаза. Но как ни старайся, все равно остаются черные тени. Молодежи оно на руку, щеголяют такой "раскраской" перед девчатами, пожилые же шахтеры после помывки тщательно вытирают въевшийся в веки и ресницы уголь мокрым полотенцем. Им щеголять не перед кем. Они свое отщеголяли.
Отщеголял свое и Семенович. Уже лет пятнадцать по имени-отчеству величают. А среди горняков это немало значит. У горняков такое почтительное обращение нужно заслужить. Витьку вон Комарова так до пятидесяти лет Комаром и звали. Но разве можно трудягу Семеновича сравнить с каким-то приблатненным Комаром! Комар лет двадцать отсидел за убийство и, вернувшись с Колымы, до конца своих дней проякшался с хулиганистой пацанвой. А Семенович всю жизнь под землей, всю жизнь в хорошей бригаде. И лет пятнадцать значился звеньевым.
Баня большая, толкаться не приходится. Семенович становится под душ и с удовольствием поднимает вверх голову. Теплые рассеянные струйки мягко омывают его лицо и стекают вниз по телу. Хотелось бы подольше постоять, но обязательно найдется какой-нибудь шутник, скажет:
- Что, Семеныч, греешься?!
Поэтому, обмывшись, выходит из кабинки и начинает натирать мылом голову, затем и мочалку. Спешить ему некуда, поэтому растягивает удовольствие. А разве это не удовольствие - хорошенько намылиться и снова стать под теплые струи воды, которая и грязь смывает, и освежает тело и душу.
А некоторые спешат. Одни - на рабочий автобус, другие - на кружку пива. Не обходится и без шутников.
- Серега, куда побежал?! - кричат вслед одному такому шустрому. - Задницу толком не вымыл!
Остановился, начал выворачивать голову, чтобы увидеть себя сзади. Потом махнул рукой.
- А-а, все равно ср…ть!
Подошел какой-то забойщик - спереди уже чистый, помытый. Протянул свою намыленную мочалку.
- Давай спины потрем!
- Давай, - кивнул Семенович.
А вот сзади забойщик грязнее, чем самый грязный поросенок! Такая себе черная и широкая на всю спину латка.
Семенович уже по сути старик, но под его мускулистыми и мозолистыми руками и лошадь зашатается! Тер мужику спину добросовестно, чтобы жена того "забияки" от чистой постели не погнала. Мужик упирался ладонями в колени и все равно шатался, как пьяный.
- Ну, и здоров ты, - сказал потом Семеновичу. - Давай теперь я тебе потру.
Баня поредела, кто моложе - уже и помылись, и оделись в чистое. Стоят теперь перед зеркалами, расчесывают мокрые волосы.
На улице лето, тепло. Но после горячей бани, после горячей воды даже легкий и теплый ветерок приятно холодит голову.
Но Семенович еще не оделся, еще не причесался, еще не вышел на крыльцо. Помывшись и слегка вытершись, прошлепал мокрыми тапками к своей чистой одежде, снял с крючка висевшие там брюки. Подошла банщица, которую он знал с юных лет.
- Здравствуй, Коля!
- Здравствуй, Наташа!
Банщиц, как это принято, не стесняются. Тем более что все мужики ходят по чистому отделению в трусах. Поэтому спокойно натянул на влажные ноги брюки, спокойно застегнул ширинку.
- Как дела? Как там Зоя? - спросила она.
Других, можно сказать, разговоров у них не бывает. "Как дела, как Зоя?" Да и о чем еще спросишь, как не про школьную подружку, которую еще в молодости предпочел Николай?
- Да ничего, болеет понемногу.
- Давление? - безразлично спросила она и даже, кажется, зевнула.
- Было давление, а теперь еще какая-то зараза прибавилась… А ты как? Как Юрка?
- А, - махнула рукой, - пьет.
Семенович молча покивал головой.
Женщина постояла, вроде хотела еще что-то сказать, да ничего не придумала.
- Ладно, передавай привет.
- Ты тоже, - привычно ответил Семенович.
Одевшись и причесавшись, вспомнил про курево. Тут же достал из кармана пачку сигарет, вытащил одну и, разминая в пальцах, пошел к выходу.
О-ох, какая же на земле благодать! Какой чистый, до опьянения, воздух! И все равно так хочется побыстрее вдохнуть табачного дымка!
Достал спички, прикурил, с жадностью сделав первую затяжку. Сразу же ощутилось в голове, а после второй и третьей затяжки и в ногах. Усталость? Да нет, просто какая-то легкая вялость, желание посидеть в тенечке на лавке. Другие уже сидят, курят и поглядывают в сторону автобусной остановки. На шахте ведь не только местные парни, работают также из других городов. Вот их-то и возят на работу и с работы специальным автобусом.
Семеновичу автобус ни к чему. Он живет невдалеке от шахты. Вот посидит минут пяток, покурит и пойдет, сокращая дорогу, по железнодорожному полотну, которое подведено специально к предприятию. Затем перейдет асфальтированную дорогу, ведущую в соседний город, а там, через улицу, и его пятиэтажка.
Привычный, до камешка изученный маршрут. Десятки лет ходит он этой дорогой, и еще, наверное, придется походить. Дочь с зятем музыканты, оклады невелики. Как узнала когда-то, что он выходит на пенсию, - чуть не заплакала:
- А жить на что будем?
Семеновичу следовало бы тогда сказать, что он-то себя и мать пенсией уже обеспечил, а зятю нужно бы самому позаботиться о приличном заработке, да не смог, постеснялся. Сам понимал, что помочь детям больше некому. Вот и работал, и зарабатывал, и помогал. Но надолго ли его хватит? В руках еще силенки достаточно, а мотор давно барахлит. Это же сколько ему, бедному, пришлось потрудиться, какие под землей нечеловеческие нагрузки выдержать!.. Постукивает, наверное, в груди и думает: сколько же ты меня будешь мучать, Николай?! Станет плохо мне - станет плохо и тебе. Не железное же я, не механическое. Механические детали и то с годами изнашиваются, а я - мускульный мешок из человеческой плоти.
А тут еще курево это, проклятое табачное зелье. Хоть без него-то мог бы ты обойтись? Разве не слышишь, как я начинаю стучать, когда ты глотаешь этот дым?
И сердцу, конечно, не возразишь: нужно бросать курить. Нужно. Но кто в его годы бросает? В его возрасте если бросишь, то, может, потом и дня не проживешь. Настолько организм свыкся с этой отравой.
Показался автобус. Сидящие на скамейке парни разом вскочили, побежали к остановке. Хотел, было, подняться и Семенович, да что-то резко кольнуло под левую лопатку. Застыл, и тут же снова плюхнулся на окрашенные деревянные брусья. В глазах поплыло, язык стал неповоротлив и нем. И только слух еще какое-то время различал чьи-то испуганные крики.
…Очнулся уже в палате, на больничной койке. Лежал на спине, и не сразу сфокусировал взгляд на висящей под потолком лампочке. И все же навел "резкость", рассмотрев и лампочку, и белые, за окном, облака.
Слава Богу, жив! Но судьба уже дала ему т р е т и й, предупредительный, сигнал, и стало быть, нужно прощаться с шахтой.
Потому что четвертого уже не будет.
2018 г.
МИКОЛА ТЮТЮННИК