Н А К А Н У Н Е
К О Н Ц А С В Е Т А
Р а с с к а з
1
Надежда работала медсестрой шахты, где под землей трудился и ее муж, Виктор. Окошко ее медицинского пункта выходило как раз на шахтный двор, по которому горняки направлялись к людскому стволу, чтобы потом, в огромной железной клети, спуститься на семисотметровую глубину и разойтись по своим рабочим местам. Некоторые из них опускались еще глубже, до отметки 1200 м.
Надежда в шахте никогда не была, о подземных выработках знала только по рассказам мужа, бывшего забойщика, а ныне отличного слесаря, который, как никто, разбирался в горной технике и прямо под землей устранял поломки своего угольного комбайна. Иногда, как специалиста, его оставляли на поверхности, где вместе со слесарями механического цеха Виктор готовил к эксплуатации получивший поломку агрегат.
В конце рабочей смены горняки снова, по одиночку и гурьбой, проходили мимо ее окон, но уже в обратном направлении, к бане.
Теперь они были густо покрыты угольной пылью - и спецовки, и лица. Поблескивали только глаза да белые, как у негров, зубы. И Надежда всегда удивлялась: после многочасовой каторжной смены, когда многим из них приходилось работать на коленях, а то и на животе, у этих парней еще хватало сил на улыбки?!
Проходил с ними и Виктор, которого она всегда безошибочно узнавала еще издали: тоже улыбался и почти незаметно кивал ей головой. Надежда знала, что после бани он обязательно заглянет к ней: высокий, круглолицый, с неизменной насмешливой улыбкой, с лукавинками слегка прищуренных глаз.
Красавцем, скорее всего, он не был. Но всегда излучал такое обаяние, что многие девчонки, а Надежда это чувствовала, буквально влюблялись в него. При этом каждая довольно наивно полагала, что этот внимательный и ласковый взгляд адресован исключительно ей.
Вот и сегодня, через полчаса после выезда на поверхность, хорошенько помывшись, Виктор заскочил к ней.
− Привет!
− Приве-ет! - слегка растягивая, словно продляя радость от этого простенького слова, ответила Надежда. - Отработал?
− Угу.
− Ну, присядь, посиди.
Виктор присел, вытянув вперед усталые ноги. Не иначе, снова какая-то поломка, и шахтерам пришлось подниматься по уклонам пешком.
− Пить будешь?
− Ага.
Надежда всегда держала в холодильнике бутылочку минеральной, которую он тут же, не отрываясь, выпивал из горлышка. Поесть не предлагала. Он никогда у нее на работе не ел: дома суп, котлеты… все остальное. Зачем портить всухомятку желудок?
Зашла Зина, напарница. Услышала из соседней комнаты Викторов голос.
− Здрассьте. - И покраснела.
− Здрассьте, − в тон ей ответил Виктор.
Надежда перевела взгляд с одной на другого, слегка повысила голос.
− Ты ж там, дома, в холодильнике…
− Да ладно, ладно, разберусь.
− Горло хорошо закутай! Видишь, какой мороз?
− Да вижу. Как перед концом света.
Ну вот - на тебе! Снова про этот конец света! Уж больше года никакой жизни людям: пресса - о конце света, телевидение - тоже. Отрыли какие-то древние рукописи каких-то полоумных индейцев - и запугали их предсказаниями весь современный мир. Мало того, и нынешние экстрасенсы и колдуны туда же: быть концу, быть концу… И хотя бы кто-то из священников выступил да пригрозил: это же величайший грех - брать на себя такие предсказания! Этого же только Господу Богу известно - что будет завтра. Да-да, именно завтра, 21 декабря 2012 года.
Виктор, которого она любила до беспамятства, ушел домой. Зина - в свою процедурную комнату, где у нее на столе лежала открытая книга − женский роман. И Надежда снова стала смотреть в окно.
Да, она с первого дня, когда услышала об этом конце света, не верила в это. И Виктор не верил. Больше года они вместе смеялись над подобной наивностью людей. А вот сейчас в груди та-ак заныло-о! Все-таки никто всерьез эти слухи и не опровергает. Вот что интересно. Ни священники, ни ученые - никто. По крайней мере, Надежде об этом слышать не приходилось. А вдруг и - вправду?! У нее завтра выходной. Виктору - снова в утреннюю смену. Простятся утром и… навсегда! То ли на солнце какая-нибудь испепеляющая вспышка, то ли незамеченная астрономами комета… То ли землетрясение, которого еще не знала Земля! А вдруг? Она-то, Надежда, может, в одну секунду умрет, в одно мгновение. А что придется испытать ему, когда на земле случится вселенская катастрофа, а шахтеры под землей останутся живы, но никогда не смогут выбраться на поверхность?!
Надежде едва не стало дурно. Они ж там будут долго и мучительно задыхаться от недостатка кислорода или так же долго и мучительно - от жажды. При этом отчетливо понимая, что находятся живыми в могиле.
Она схватила мобильный, набрала номер мужа.
− Витя, ты можешь завтра не выйти на работу?
− Как - не выйти? А кто ж за меня выйдет - ты?
− Ну, я не знаю! Хотя бы не опускаться в шахту?
− Это что, − видно, усмехнулся он, − с концом света связано?
− Да ну тебя! - застеснявшись, что муж ее раскусил, выкрикнула Надежда и отключила телефон.
Но усидеть спокойно уже не могла. Несколько минут напряженно смотрела на шахтный телефон, потом быстро сняла трубку. Услышав безмятежный гудок, набрала три цифры.
− Але, − почти вызывающе и протяжно ответил мужской голос, вероятно, привыкший повелевать.
Надежда замешкалась.
− Ну, кто там… дурачиться? - тем же тоном повторила трубка.
− Это я, Василий… Дмитриевич, Надя, − наконец, выговорила она. - Можно с… вами поговорить?
Мужчина наверняка удивился ее звонку, не сдержал довольного смешка.
− Надя-я? Не ожида-ал, не ожидал. Я думал, и телефон мой забыла. Ну, что там у тебя?
Надежда представила, как он самодовольно вытянулся в кресле, огляделся по сторонам. Может, кто-то рядом, так пусть послушают.
− Да я хотела спросить, − без утайки выложила Надежда, − нельзя ли завтра моему Виктору остаться поработать на поверхности? Вы ведь когда-то оставляли его ремонтировать комбайн.
− Когда-то оставлял, − более чем сдержанно выговорил тот, − когда производственная необходимость была. А сейчас таковой нет. А что случилось?
− Да ничего не случилось. Просто… хотела попросить вас...
В трубке помолчали.
− А если я тебя попрошу? - с издевкой выдали наконец.
− Что? - не задумываясь, спросила она.
− Ну что - что? Может, заскочишь на полчасика?
Надежда почувствовала жар. Она бросила трубку, но не очень аккуратно. И та соскользнула с аппарата, повисла на шнуре.
Сволочь такая, подумала она, не замечая гудка, которым трубка напоминала
о своем неудобном положении. Что я тебе - прежняя девчонка, которую ты когда-то закрыл в своем кабинете? У меня давно муж, каких поискать надо! Сопливые девчонки засматриваются. И не нуждается в получасовой подготовке, как ты нуждался.
Она потянулась за трубкой, положила ее на рычажки. И тут же раздался новый звонок.
− Ну чего ты бросаешь трубку? - спросили уже миролюбиво. - Я ж пошутил. А то начнешь языком трепать. Если что - пусть зайдет ко мне перед утренним нарядом…
Теперь Надежда уж точно не знала, что делать. Этот начальничек, конечно, его оставит. Но Виктор после ее недавних слов обязательно догадается, кто замолвил за него словечко. А это уже скандал. Он-то у нее и сговорчивый, и улыбчивый. Но что касается чужих мужиков… Нет, надо было обратиться сразу. Теперь для Виктора это будет хуже настоящей смерти. Ведь он и без того догадывался о давнем грешке своей жены. Хотя она в то время не была ему даже невестой.
Снова вошла Зина, сладенько потягиваясь.
− Дочитала.
− Дочитала?
− Угу. Денек сегодня спокойный. Ни одного посетителя.
− Сплюнь! − кольнула ее глазами Надежда.
− Пху-пху-пху… Боишься, что могу сглазить? А вот в завтрашний конец света не веришь. А меня уже всю трясет.
Надежда не ответила. Но и ее тоже начинало трясти.
Тем более что Виктор уже когда-то чуть было не погиб в шахте. Еще будучи забойщиком, на крутопадающем пласте…
2
Тот пласт угля, на удивление, был мягким, податливым. Как выражаются горняки, − отжатым. Виктор, разумеется, понимал, что в глубине забоя уголь будет намного крепче и придется хорошенько подналечь, чтобы вырубать отведенный ему прямоугольник. Пока же он довольно легко управлялся со своим отбойным молотком, стальная "пика" которого без особого труда входила в черный, сверкающий, в свете лампы, монолит, после чего он начинал учащенно трястись, трескаться и вывороченными глыбами улетал вниз, в специальный бункер. В такие минуты Виктор всегда вспоминал выемку ниш на пологих пластах. Не все горняки соглашались на такую работу. Зачищать за комбайном уголь и ставить стойки было намного проще и легче. Но "нишари", как они именовали себя, имели полное право после выполненной работы сразу же выезжать на-гора. А что такое − выехать на поверхность на час-полтора раньше бригады? Да это же праздник! Настоящий маленький шахтерский праздник! Ни толкотни тебе, ни ругани, ни очереди − сначала в клеть, которой опускают и поднимают на поверхность людей, затем в ламповую, куда сдаются светильники, ни в моечную кабинку…Спокойно выезжаешь, раздеваешься, становишься под душ… Правда, в баню не всегда успевали подавать горячую воду. Тогда можно было посидеть, спокойно покурить, представляя, как в эту минуту твои товарищи буквально штурмуют подошедшую к нижнему горизонту людскую вагонетку, как толкутся в огромной очереди у продуваемого всеми сквозняками ствола, как, на ходу стаскивая пропыленные, а у кого-то и мокрые куртки, разбредаются по "грязному" отделению бани…
Виктор как раз подкручивал шланг со сжатым воздухом, когда деревянные стойки, державшие кровлю, напряглись до стона и звона и начали потрескивать.
− Иго-орь! − крикнул он работавшему рядом. − Бежи-им!
Голос его утонул в страшном грохоте и треске. Это, как всегда, неожиданно, с разрушающей силой садилась породная кровля, породный потолок, жестоко и несправедливо наказывая за чью-то провинность всю рабочую смену. Только бы не по-"черное"! Если сядет по-"черное", по самый угольный пласт, − тогда никакого спасения. Никакого, и − никому!
В тесноте он напрочь забыл о лотке, по которому самотеком съезжает обрушенный забойщиками уголь. Нечаянно стал на него ногой и − кулем! − вниз. Летел недолго, иначе бы поломал себе все ноги. Задержали какие-то стойки, глыбы породы, казалось бы, чудом державшиеся на такой крутизне. Тут же догадался, что ниже все завалено, что ниже − неизвестной ширины пробка, которая буквально закупорила его в лаве. Его одного? А где же Игорь? И где остальные?
Попробовал приподняться и тут же стукнулся головой о кровлю. Этот на сколько же она просела? И, возможно, продолжает оседать. Высота − сантиметров пятьдесят. А если опустится до сорока или тридцати? Или вообще соединится с почвой?!
От предчувствия неминуемой гибели, такой мучительной и жуткой на пятисотметровой глубине, резко ударило в виски, стало трудно, почти невыносимо дышать. Крикнул бы, да кто услышит, кто поддержит, кто скажет ему последнее утешительное слово? И чем утешит? Тем, что душа его, прорвавшись сквозь толщу земную на Божий свет, все-таки достигнет заоблачных высот и там продолжится его новая, уже неземная, но, говорят, распрекрасная райская жизнь? А как же они, его молоденькая жена и крошечный сынок Ваня?
А гул и треск не прекращались. И все ниже опускалась над ним породная, а по сути − могильная плита.
Виктор почувствовал новую волну жара, пошевелил пальцами, стараясь нащупать тонкую пластинку породы. Похоже, нашел одну, довольно острую − подходящую.
Он, кажется, на какое-то время, на какие-то секунды потерял сознание, и вдруг этот звук, этот крик или, скорее, − стон!
− Э-э-э, кто-ни-ибу-удь…
Забыв о своем каменном мешке, вскинулся всем телом, снова ударившись о еще более опустившуюся плиту.
− Я-я-я! Я-я-я! Иго-орь?!
− Ви-тя-я? Ты где-е? − донеслось, как с того света.
− Я − тут! Игорь… тут…
− Живой? Целый?
− Живой. А ты?
− Тоже живой. Только дышать нечем. А где остальные?
− Не знаю. Я тут, как в гробу.
− Я… тоже…
Замолчали, собираясь с силами. Эта последняя радость похоже отбирала последние.
− Сколько мы здесь, Игорь?
− Не знаю. Не соображу. Меня скоро раздавит.
− Меня тоже.
Снова замолчали, думая об одном.
− Игорь, − мучительно выговорил Виктор, − я тут подточил острую породинку… Наверное… буду резать… вены. Может… не такая жуткая смерть… будет.
− Я тоже… заточил… свой крестик…
− На всякий случай… прощай…
− Прощай… Витя…
Кровь хлынула мгновенно, но быстро остановилась. Наверное, в темноте острие пластинки не попало на жизненно важную артерию, а вспороло мякоть руки. В голове Виктора затуманилось, стало легко и сладко. Говорят же, что смерть приносит успокоение. И радость. Что ж, выходит, судьба такая: прожить всего лишь каких-то двадцать три, не вырастить сына, не дождаться внуков, не построить дом. И умереть не среди родных и самых дорогих для тебя людей, а окруженным породой, пустой горной породой, ни на что не пригодной, способной только на такое вот варварство.
Вернулось сознание. А с ним и ощущение безысходности. Но что это: ни грохота, ни треска ти-ши-на! Лишь где-то внизу, в стороне штрека − такой знакомый, а теперь − родной и близкий стук отбойного молотка!
− Иго-орь… ты слышишь? − что было сил (а их практически уже не было!) прохрипел Виктор. - Слышишь… молоток?
− Слышу…
− Тогда кричи…
− Не могу…
− Стучи породой… о породу. Это… нас… ищут…
Сам Виктор стучать не мог. Породная кровля, весом в миллионы тонн, уже почти лежала на его груди.
Но лежала неподвижно.
До них добрались и освободили только через двенадцать часов. И Виктор, рассчитавшись, перешел работать на соседнюю шахту. Уже электрослесарем.
3
В тот же день, вечером, который предшествовал "концу света", Виктор хотел поменять сгоревшую электрическую лампочку, встал на табурет. Надежда стояла рядом, словно придерживая его. И когда Виктор поднял над головой руки и на его натянувшихся спортивных брюках ясно обозначился заманчивый предмет, Надежда, явно кокетничая, легонько пощекотала его.
Виктор от такой щекотки дернулся, потерял равновесие и, свалившись на пол, сильно ушиб руку.
Радости Надежды не было границ!!!
Утром, 21 декабря, она отвела Виктора в больницу, где ему дали освобождение от работы, и остаток дня они провели вместе, даже не выходя на улицу…