Viktor Solomatov
Jerusalem (Israel)
Не сионист и даже не еврей:
Ни тем и ни другим
я сроду не был,
Но надо мной – израильское небо
И звёзды юга – северных добрей.
Я здесь живу.
Вполне благополучен.
Одет и сыт. Семья моя со мной.
Наверное, не надо жизни лучшей,
Но, Боже мой, как хочется домой!
Где холода, где голодно и сыро,
Где всё, что вспыхнет,
беспробудно пьют...
Не думал никогда,
что с «эфтой силой»
Меня воспоминания добьют.
Услышать бы,
как плачет в поле вьюга,
Как бряцает щеколда у дверей...
Но я живу под знойным небом юга,
Не сионист и даже не еврей.
***
Спроси меня, как я живу,
С кем мучаюсь, дружу, сражаюсь.
Твою, оставив, синеву,
Я каюсь или же не каюсь?
И хорошо ли мне, спроси,
Жить тут, у голубых откосов.
Спроси! А то уж нету сил,
Нет жизни без твоих вопросов!
ОТЧЕСТВО
Отчизна,
Отечество,
отчество —
Любовь моя неистребимая.
Кукушечьи в рощах пророчества,
Над степью круги ястребиные…
Живёт во мне запах пшеницы,
Кедровника крепкий настой,
И поклики вспугнутой птицы,
И голос жалейки простой…
И сладко сжимается сердце
От светлой, щемящей любви
К земле, где прошло моё детство
И юные годы мои.
Взрослели мы трудно и рано,
И думаю, что неспроста
Нет в нашей породе Иванов
Из тех, что не помнят родства.
А я вспоминать не устану —
И память года не сотрут —
Отца, что назвали Иваном,
И мать, что Надеждой зовут.
СУВОРОВ
Суворов играет в бабки
С кончанскими ребятишками.
Литая, тяжелая битка
Не дрогнет в его руке.
В Европе грохочут войны,
А тут, в Кончанском, затишье,
Лишь гулко колотят бабы
Вальками бельё на реке.
Забытый царём и светом,
Разносит он кон за коном
И спорит в игре, и нашагивает,
И сжульничать норовит…
А жизнь между тем протекает
По вечным своим законам —
Суворов играет в бабки,
Россия тревожно спит!
В ГОРОДСКОМ САДУ ИГРАЕТ…
Парк сотрясают ушедшие в прошлое марши.
Вальсы старинные плавно над парком кружат.
Были мы молоды. Стали взрослее и старше.
Только от музыки этой сердца, как и прежде, дрожат.
Прошлое в души к нам входит под звуки оркестра.
Как он старается, добрый оркестр духовой!
Ты не жена мне ещё и пока не невеста —
Просто мы молоды очень, родная, с тобой.
Вальс наплывает — стремительный, томный и нежный.
В трубах клокочет и плещет Дунай голубой,
Сопки Маньчжурии тонут в просторах безбрежных,
Волны амурские бьются о берег крутой.
Чисто кларнеты выводят и соло, и втору.
Солнечный зайчик дрожит над блескучей трубой.
И возвращает нас в юности светлую пору
Старый знакомец наш, добрый оркестр духовой.
БАЛЛАДА О ДОБРОТЕ
В. Малюковичу
Начинаю балладу хвалебною песнею ветру,
Этот ветер сжигает нам кожу, огнём зажигая сердца.
И над тундрой снега многотонными смерчами вертит,
Как Кеде, что на смертных в какой-то момент рассерчал.
Ветер вымоет душу до блеска весенних торосов,
Ветер выветрит грусть, будто выметет в доме полы.
Он умеет ласкать задубевшие щеки матросов
И срывать с наших губ, пусть скупые, слова похвалы.
На чаёвке любой я сегодня желанный-желанный.
И меня принимают, и делят со мною костёр.
Тут живёт простота. Вымерзают тут ложь и жеманность,
Это Север свирепый свою доброту распростёр.
Вот который уж год я живу лишь такой добротою,
Не способной унизить, способной понять и помочь.
Я иду по земле, под луною, дождём налитою,
И готовой пролить этот дождь на полярную ночь!
ОСЕННЯЯ ОХОТА
Вот к югу потянулись косяки,
Запахло на болотах спелой клюквой.
И, видимо, про нас таких-сяких
Судачат кряквы, разевая клювы.
Осенняя охота. Перелёт.
Великое кочевье всех пернатых.
И в эту пору лихорадка бьёт
Охотников — юнцов и бородатых.
И я люблю
С ружьишком за плечом
Пройтись по жухлым, переспелым травам.
Послушать, как легко и горячо
Под сердцем плещет сладкая отрава.
Хвала тебе, охотничий азарт,
И в непогодь гонящий нас из дома
Вперёд, вперёд!
И нет пути назад.
Мне это чувство древнее знакомо.
А байки у нежаркого костра?
Извечные охотничьи рассказы…
В минуты эти память так остра,
Что этого и не опишешь сразу.
И зоревая розовая мгла,
И медные распластанные листья,
И свист чирка,
Прищур холодных глаз.
И — выстрел.
ТАГАМ
— Тагам! — проору я
Своей мохнолапой упряжке.
Позёмка рванётся,
Ударит хлыстом по ногам.
Отчаевали. Прикончили фляжки.
Тагам, мохнорылые!
Только тагам!
К солёной воде,
Через белые заструги тундры,
К зелёным торосам,
к ветвистым оленьим рогам…
— Тагам, дорогие!
Вам, знаю, приходится трудно.
Не легче и мне.
Ну, тагам, бедолаги! Тагам!…
Хочу, чтоб всегда
неостывшее слово звучало,
Врезаясь, как выстрел,
В собачий неистовый гам.
Всему есть конец.
У поэзии только начало,
Рождённое властным,
гортанным призывом:
— Тагам!