Ольга Костина
Лучший автор альманаха «Литературная Канада-2016»Китченер
Напиши мне жизнь
(Окончание. Начало в 12-ом номере)
Она никогда не думала о будущем. Просто приказала себе не думать. Каждый день дарил ей радость: её дети были рядом. Быт совершенно не обременял, Маша всегда с удовольствием делала всё по дому: стирала, мыла полы, готовила. И не стыдилась признаться себе, что никакая другая работа не приносила ей большей радости. Отодвинув от себя отношения с мужчинами, она плотно закрыла за ними двери. И никогда не оборачивалась в ту сторону.
Но Берлин…
Берлин подарил ей Бернара.
Она любовалась красотами города и, конечно, не присматривалась к берлинцам. В первый же день, заблудившись в незнакомом районе, она стала спрашивать у прохожих, как пройти к нужной станции метро. И тогда в её жизни возник Бернар.
Он немного понимал по-русски. Выслушав, просто взял её за руку, как маленькую девочку, и повёл. Он что-то спрашивал у Маши, сам что-то отвечал и постоянно смеялся. Ей сразу понравилась его улыбка. И рука, которая была теплой, мягкой и очень уютной. Ей на ум пришла совершенно сумасшедшая мысль, что она могла бы пойти за этим незнакомцем куда угодно.
Бернар был не чистокровным немцем. Его отец был чернокожим, а мама – немка. И его непохожее ни на кого афро-европейское лицо выделялось среди других. Он сразу же успокоил Машу, что не женат, показав отсутствие обручального кольца на пальце, и, взглянув на пальцы Маши, удовлетворенно кивнул.
Бернар проводил её до самого дома, записал адрес и телефон. И пообещал завтра с утра показать ей свой Берлин.
Она почему-то согласилась.
Шесть дней они были вместе. Шесть дней и пять ночей. Потому что он не хотел отпускать её, а она не хотела уходить. Он знал уже, что её ждут дома дети, что её дочь больна, что он, по сути, этой женщине совершенно не нужен со своими чувствами. Она же сознавала, что зря впускает его в свою жизнь и в свое сердце. Однако расставаться они не хотели, пока была такая возможность.
Мама только качала головой, когда Маша прибегала на несколько минут переодеться и сказать, что с ней всё в порядке. Мама качала головой, а сестра понимающе подмигивала. Маша летала на крыльях. Пока не закончилась неделя.
Провожали её втроем: мама, сестра и Бернар. Он общался с ними так, будто они были знакомы всю жизнь. Обещал звонить, прижимая Машу к себе теплыми руками. И улыбался. Маша не плакала. Зачем? Столько радости подарила ей эта поездка. Она и забыла, как это бывает – радоваться на полную катушку. Она старалась до последней минуты, пока не отъехал автобус, не разжимать объятий, не отводить глаз и запомнить любимые лица.
Дома встретили привычные заботы, соскучившиеся дети и притихший зверинец, как она называла всю живность, что проживала с ними. Потянулись дни похожие друг на друга. Яркими вспышками были почти ежедневные звонки из Берлина. Дома, не видя и не чувствуя Бернара рядом, она не знала, как вести разговор, и как реагировать на его признания в любви. Она улыбалась и повторяла: «Да, да».
Она взяла в больничной библиотеке русско-немецкий разговорник. Пока Маргаритка лежала на диализе, она заучивала незнакомые фразы.
- Приезжай в гости.
- Я соскучилась.
- Я помню каждый день.
- Я хочу тебя увидеть…
Бернар стал ярким цветным подарком. И она не знала и не хотела знать, как относиться к этому. Она привыкла жить сегодня, сейчас, не позволяя себе заглядывать в завтра. Не позволяя. Не позволяя.
* * *
Маргарита выросла, потеряв детскую пухлость. Она вообще теряла в весе каждый месяц. У неё пропал аппетит, и Маша старалась каждый день готовить что-нибудь вкусненькое. Дочка подолгу сидела в детской, слушая музыку или записывая что-то в свой дневник. Маша понимала, что у девочки должны быть свои секреты и уважала их, никогда не читая дочкины записи.
Настал день, когда Маргарита не захотела самостоятельно ехать на диализ. То есть не захотела дойти до такси собственными ногами.
- Мне страшно, - твердила она. – Мне кажется, что я падаю. Донеси меня.
- Дочка, ты хоть и худенькая, но всё же сорок килограммов весишь, мне не поднять тебя, - Маша решила, что это очередной каприз.
Но Маргарита отказывалась вставать с кровати. Маша не помнит, как первый раз дотащила дочь до такси, как потом возвращалась домой. Теперь это стало новым испытанием – физическим. Врач, выслушав Машу, покачал головой и отвёл глаза.
- Она уже долго на диализе. От этого страдает и мышечная и костная система. Маргарита тебе не врёт, ей действительно и больно, и страшно. Постарайся убедить её, что она может ходить. Осторожно, потихоньку, пусть ходит.
- Я хочу, чтобы Вы тоже ей сказали, - попросила Маша. – Может, Вас она послушает охотнее.
Всё было известно Маше о болезни, но она с трудом заставляла себя поверить, что это происходит с её Маргариткой. А когда поверила, то сразу приняла сторону дочери. Теперь я стану её ногами, сказала она себе.
Появилась крохотная надежда на пересадку: Маргариту включили в список ожидания. Однажды, вычитав в Интернете последние разработки по гемодиализу, Маша побежала к дочке:
- Риточка, смотри, что я нашла. В Японии учёные изобрели новый способ, как очищать кровь. И не нужно будет четыре часа лежать, просто на руке укрепляется специальная сеточка, которая будет очищать твою кровь. Это нанотехнологии. Такая новая наука.
Маргарита повернула голову и внимательно взглянула на мать.
- Эти сеточки уже есть в нашем центре?
- Нет, конечно, пока только в Японии начали их использовать. Но пишут, что это очень дешево, и уже многие японцы пользуются этим. Правда, здорово?
- Ты такая наивная, мама, - устало сказала Маргарита. – Пока они до нашей страны дойдут, меня уже на свете не будет. И ещё многих.
- Ты что такое говоришь?! Зачем?
Но в глазах дочери она прочла такую безнадежность, что просто крепко прижала её к себе и долго не отпускала.
- Ты мне кости сломаешь, - запищала Маргарита. И они обе рассмеялись.
* * *
Она никогда не примеряла к себе понятие «женское одиночество». Как может быть одинока женщина, если у неё есть дети, родные, подруги, просто знакомые и друзья. Она знала, что можно пользоваться одиночеством, как отдыхом, но не позволяла одиночеству пользоваться собой. Тем более что в её жизни появился Бернар. Она настолько привыкла к его телефонным звонкам, что уже начинала беспокоиться, когда ему не удавалось позвонить.
- У меня есть цвай новость, - он даже не сказал привычных слов приветствия.
- Одна плохая, другая хорошая? - так обычно и бывало.
- Найн. Цвай ист гут. Айн новость – я имею купил три вояж ин Барселона.
- Почему три?
- Ты будешь брать Артёмио. Он будет посмотреть Испания.
- Бернар, ты сумасшедший?
- Я нихт ферштеен. Это идиото?
- Проехали. Какая вторая?
- Я имел купить три билет аутобас. Берлин. Ты рад?
- Я не рад. У меня теперь куча проблем из-за твоей Испании. Мне же Тёмку просто так не вывезти. Разрешение от бывшего мужа получить. Он может не дать.
- Варум?
- Варум, варум, потому что скотина.
- Вас ист скотина?
- Бернар, у меня Маргарита.
- Найн, Маргарита невозвожно. Вояж цвай вохе. Два недел.
- Да, две недели. Мне же её нужно с кем-то оставить. Это большая проблема. Она плохо ходит. Можно сказать – совсем не ходит.
- А фатер?
- Нет, он не останется.
- Маша, ты мне убивать.
- Ладно, не умирай раньше смерти. Мне трудно отказаться от Барселоны. Тем более с Тёмкой.
- Маша, это «я-а»?
- Я-а, я-а. Да.
Так в жизни Маши и Тёмки появилась широкая радостная полоса под названием «Барселона».
Правда, до этой широкой и радостной полосы Наташе пришлось преодолеть не менее широкую и мрачную полосу, чтобы получить разрешение на вывоз Артёма.
Паша воспротивился сразу.
- Нечего ему там делать! Он и не жил-то ещё, а уже показывать ему Европы! Я сам ещё ничего не видел. Ему и подавно не нужно. Пусть дома сидит. Да и откуда это у вас такие деньжищи на Барселону?
- Мне сестра купила путёвки – для меня и Артёма. Специально год копила. Я ведь не прошу тебя сидеть с Маргаритой, хоть и могла бы. Ты ни денег не даёшь, ни помогаешь никак. Хоть не препятствуй.
Разговор происходил по телефону. Что очень не нравилось Маше, потому что она была в роли просителя, и устраивало Павла, потому что он чувствовал её зависимость и свою значимость.
- Я всё равно поеду, хочешь ты этого или не хочешь,- пыталась достучаться до бывшего мужа Маша. – Жаль Артёмку. У него вряд ли в жизни выпадет такой шанс. Это ведь твой сын.
- Нет. Разрешение не дам, - он отсоединился.
Маша понимала, что придется снова просить и унижаться.
Через пять дней бесполезных уговоров и просьб Маша неожиданно получила зелёный свет.
- Я подумал. Если вы едете развлекаться, то мне тоже необходим отдых. Если ты согласна выплатить мне 500 долларов, я подпишу согласие.
Маша помолчала, осмысливая то, что услышала.
- Хорошо, - тяжело вздохнув, выдавила она из себя. – Я постараюсь найти деньги для твоего отдыха.
Она нажала кнопку отбоя и горько заплакала.
Через день они оформили необходимые документы у нотариуса. Паша был нервно возбуждён, беспричинно похохатывал и пытался получить обещанную сумму до подписания бумаг.
Но Маша настояла на том, что деньги он получит только после получения необходимых документов и только в присутствии свидетелей. Она попросила присутствовать при этом позорном зрелище Пашиных же друзей. Они пришли и, насупившись, следили за процедурой обмена.
Павла это не обескуражило, не испортила ему настроения и расписка, которую бывшая жена заставила его подписать. Подумаешь, что тут стыдного. Получаю то, что положено. Я тоже имею право отдыхать.
Взяв в руки доллары, он два раза пересчитал сотенные купюры. Потом погладил их и положил во внутренний карман жилетки.
Взглянув на бывшую жену и уловив в её глазах презрение, он ещё раз хохотнул:
- Дурак я! Нужно было больше с тебя взять! Ну, да ладно. Не чужие же.
Маша с сожалением смотрела ему вслед, судорожно сжимая в руке долгожданное разрешение.
* * *
Испания поражала, изумляла, заставляла восхищаться. Барселона была огромна! В первую очередь Бернар заставил их подняться на вершину Тибидабо, откуда открывалась замечательная панорама.
«Всё это я дам тебе» - такими словами дьявол искушал Христа, показывая ему с высоты 512 метров каталонскую столицу. «Haec omnia tibi dabo». Отсюда и название.
Маша не могла заставить себя уйти с холма, но Тёмка заскулил. Он видел только то, что близко. И не мог насладиться открывшимися красотами. Ему стало скучно.
Чтобы развлечь Тёмку, они отправились бродить по узким живописным улочкам старинного каталонского квартала, зашли в маленький ресторанчик, где вдоволь поели рыбы, посидели на мягком песочке у моря.
Впечатлений было так много, и были они настолько сильными и яркими, что Артём к вечеру сник. Сказывалась также разница во времени. Пришлось вернуться «домой», в маленькую квартирку, которую Бернар снял через Интернет. Сын уснул мгновенно, едва успев прислонить голову к подушке. Маша и Бернар сидели возле него на полу и смотрели друг на друга, пока в комнате не стало совсем темно, и не пришлось включить свет в маленькой кухне.
Они вели себя так, будто заранее договорились не спешить в этот раз. Оба наслаждались неторопливостью течения вечера, тишиной, видом спящего ребенка, неспешным приготовлением немудрёного ужина.
Они не спеша пили вино из толстых стеклянных стаканов, оставленных хозяином для туристов-приезжих. Они мало говорили и много чувствовали: два человека разных рас, из разных стран с разными языками, встретившиеся в третьей стране, чтобы быть вместе. Короткое время встречи нужно было растянуть до бесконечности, чтобы потом надолго хватило воспоминаний. Может быть, на всю оставшуюся жизнь.
Разговоры, планы, вопросы, ответы – всё будет потом. А сегодня они не спешили. И ночь была тому свидетелем.
Их разбудили крики. В пальмах неистово орали какие-то птицы, приветствуя своими воплями встающее солнце.
- Кто же так орёт? – поинтересовалась Маша.
- Это Papageien! По-испански – лоро.
- Попугаи? – удивилась Маша.
- Да. Они здесь живут. Много. Зелёные. Не видно на пальмы.
- Бернар, ты – волшебник. Ты подарил нам с Тёмкой кусок сказки.
- Варум кусок?
- Потому что мы здесь ненадолго. Мы уедем, а сказка вся целиком останется здесь.
- Не думай об этом, mein Madchen. Ты есть часть сказки. Разве это wenige? Мало?
- Маловато будет, - засмеялась Маша и стала будить сына.
Каждый день из четырнадцати, проведенных в Барселоне, был неповторимым. Они старались объять необъятное, успеть увидеть как можно больше, впитать в себя испанское солнце, испанский воздух и дух Каталонии.
Они словно попали на ежедневный непрекращающийся праздник, где каждый день происходило новое представление. Пешеходный бульвар Рамбла, похожий на средневековую тайну Готический квартал, архитектурные шедевры великого Гауди, Собор Святого Семейства, строящийся и изменяющийся в течение двух сотен лет, башня Агбар, похожая на светящийся синими, красными и фиолетовыми огнями гигантский огурец.
Они уставали, стараясь пройти как можно больше расстояний пешком, чтобы ничего не упустить. Маша полагала, что непривычный к долгой ходьбе сын будет быстро уставать. Так и было. Но он мужественно шагал рядом, и ни разу за все 14 дней она не услышала от него жалоб и капризов.
Тёмка забывал об усталости. Его всё занимало: цвета, запахи, формы, незнакомые деревья и звуки. Единственное, о чём он просил всегда, так это постоять где-то чуть подольше, чтобы он мог руками потрогать, пощупать, обнять то, что не давало ему увидеть в полной мере зрение. Он дополнял это другими органами чувств: осязанием, слухом и обонянием. Он не только подолгу гладил камни, из которых были сложены здания, соборы или парковые композиции, он ещё и нюхал их и едва не лизал. Было видно, какое удовольствие доставляют ему его исследования.
Он смирился с тем, что рядом с мамой был другой мужчина – не папа. Конечно, его папа был куда красивее и сильнее этого темнокожего худощавого немца. Папа был лучше, но он был не с ним. Так вышло, что папа и мама – самые дорогие и любимые для него люди – жили теперь сами по себе. Папа – с другой тётей, от которой всегда пахло вином. Мама теперь везде ходит с этим дядькой, который называет его Артёмио. Дядька просит называть себя Бернар. Тёмка только на десятый день, не напрягаясь, произнёс его имя. Уж больно оно не русское.
Маша наблюдала за сыном с удивлением и радостью. Удивлялась его выносливости и упрямству и радовалась, что он нашёл способ по-своему узнавать мир и чувствовать красоту. Её даже радовало, что Тёмка не сразу принял Бернара, позволяя ему придумывать всё новые и новые способы, чтобы завоевать доверие. Первое время не помогали ни подарки, ни вкусная и обильная еда в многочисленных ресторанчиках, ни сладости и мороженое.
Только однажды сердце Тёмки дрогнуло и прониклось уважением к Бернару.
Вечером в пятницу они поехали на площадь Испании, чтобы увидеть волшебные поющие фонтаны. Это было действительно завораживающее зрелище. Фонтаны пели, светились, переливаясь из одного цвета в другой, меняли форму, высоту. Они жили своей волшебной жизнью, заставляя поверить в колдовство.
Артёма поразило то, что он увидел. Сочетание музыки, цвета и формы раздвинуло что-то в его понимании мира. Он вдруг почувствовал, как нечто большое и могучее вошло в его сознание и в его тело, он не мог определить для себя, что это. Он даже не заметил, что по щекам текут слёзы. Рядом присел Бернар. Он обнял Артёма за плечи, притянул к себе. Артём повернулся к нему и в свете меняющихся цветовых пятен увидел стоящие в глазах мужчины слёзы.
- Почему ты плачешь? – спросил мальчик.
- А ты?
- Я не плачу.
Тогда Бернар вытащил платок и вытер его мокрые щёки.
- А я не заметил, - удивился Артём.
Значит, этот дядька чувствует то же, что я, подумал он. Это удивляло, но почему-то и сближало. С тех пор Бернар был для него не просто чужим немецким дядькой, а взрослым человеком, с которым Артём имел маленькую тайну – огромный, цветной мир, звучащий внутри и меняющий форму.
Время неумолимо приближалось к отъезду. Бернар заметно погрустнел. И как ни хороша была Барселона – этот город был не их городом. Маша скучала по Берлину, и в последние дни только и делала, что считала часы до отъезда. Ей хотелось снова увидеть маму, сестру и почувствовать атмосферу города. Но больше всего ей хотелось вернуться к Маргарите.
Маша чувствовала, что нужна дочери именно сейчас. И ещё её преследовало чувство вины. Так много радостных впечатлений досталось им с Тёмкой, а Маргарита была лишена этого. Хоть они и общались каждый день по скайпу, она понимала, что зря оставила дочку так надолго.
Поэтому Маша была радостно возбуждена, Бернар печален, а Артём с каждым прошедшим днём вздыхал все глубже и чаще.
* * *
Они вернулись, и жизнь потекла по проторённому руслу. Первые впечатления, рассказы, фотографии, видео. Спустя время, поездка выглядела все фантастичней. И Маше, и Артёму уже не верилось, что совсем недавно они ходили по этим улицам, гуляли в этих парках…
- Почему жизнь так устроена, что человек не может жить так, как он хочет, и там, где он хочет? – спрашивал Артём, разглядывая фото.
- И как бы ты хотел жить? – поинтересовалась Маргарита.
- Я бы хотел всё время ездить из города в город, из страны в страну.
- И где бы взял столько денег? – поинтересовалась сестра.
- Не знаю.
- Если бы у нас было много денег, я могла бы дождаться операции, - вырвалось у Маргариты. - А Бернар не может забрать нас к себе?
- Нет, не может, - вздохнула Маша.
- Почему?
- Потому что мы не можем повесить на него все наши проблемы. Это наша жизнь и наши проблемы. Кроме этого, нам ни за что не дадут разрешение на въезд в Германию.
- Это из-за меня? – вскинулась Маргарита.
- Не только. Ты же знаешь, что папа ни за что не даст разрешение на выезд Артёма. Или запросит такие деньги, что нам вовек таких не найти.
- Безнадёга! – констатировала Маргарита.
- Разве нам плохо втроём? – Маша решила уйти от неприятного разговора.
- Всё равно безнадёга, - повторила Маргарита. – Вы хоть что-то когда-то можете увидеть, а я привязана к аппарату, к больнице, к квартире…
Она плакала, и Маше с Артёмом пришлось долго утешать её, рассказывать смешные истории, гладить по голове и подсовывать любимые эклеры.
* * *
Больница – дом, дом – больница. Маргариту приходилось возить на такси, она не могла ездить в общественном транспорте. На такси уходило много денег. И если бы не сестра, которая ежемесячно высылала несколько сотен евро, то Маша не знала бы, как выйти из этой «безнадёги», как говорила Маргарита.
В тот день всё было привычно: встали рано, вызвали такси и поехали в центр. Дежурный доктор, как обычно, подключил Маргариту к аппарату. Но не отошел от неё, а стал наблюдать. Такое уже случалось: засорялась специальная трубочка, вживлённая в сосуд.
Доктор попробовал прочистить её, но сгустки образовывались снова и снова. Он вышел к Маше.
- Снова засорилась трубка. Придётся везти Маргариту в другую больницу. Там снимут эту и поставят другую трубку. Я уже позвонил, они там будут ждать вас.
Да, такое уже случалось, и не один раз. Засорялись трубки, их меняли. Поэтому не нужно паниковать, но и расслабляться не стоит.
Снова такси и снова врачи. Впрочем, знакомые все лица. Успокоили и повели Маргариту в операционную. Маша снова осталась под дверями. Не впервой. Она уже привыкла не пускать плохие мысли в голову, но ни о чём другом думать не могла. Ситуация ординарная, если бы было что-то не так, она бы почувствовала, поняла по лицам, глазам врачей, как тогда, в первый раз после УЗИ. Сейчас все были спокойны. И она будет.
Через час вышел хирург. Не смотреть, не смотреть ему в глаза – приказала себе Маша. Но посмотрела. То, что она увидела, стёрло все краски с её лица.
- Что?
- Мы пробуем ставить, но сразу образуются сгустки, невозможно пробиться. Пробуем разжижать, но боимся кровотечения, сосуд открыт. Подождем, может, после введенных лекарств ситуация улучшится.
- Я хочу к ней.
- Хорошо, но вы же знаете правила – ненадолго.
Маша держала руку дочери, стараясь согреть влажную ладошку. Маргарита лежала под простынкой - маленькая и щуплая, как ребенок. А ей было девятнадцать. Под глазами залегли тени. Откуда взялись за несколько часов? Смотрит в глаза со страхом, пытаясь угадать, что с ней в этот раз.
- Не бойся, доча. Мы ведь через это проходили, и не раз. Да, неприятно и страшно. Но врачи говорят, что всё сделают. Нужно немного подождать.
- Мне страшно, мама.
- Не бойся. Я ведь рядом. А когда я рядом, то ничего плохого с тобой случиться не может.
- А ты не уйдешь?
- Ну, разве что в коридор, когда врачи попросят. Но это всего несколько метров. Смотри, видишь дверь? Вот сразу за ней я стою или сижу, или хожу.
- Всё обойдётся?
- Непременно. Даже не сомневайся.
Её попросили выйти. Прошёл вечер, ночь. Маша несколько раз входила в палату интенсивной терапии. Она столько раз была здесь, что её знали почти все врачи и медсестры, поэтому пускали.
С утра попробовали установить трубочку в другой сосуд. Но снова тот же результат. Всё забито сгустками. Собрали консилиум. Пока врачи совещались, Маша сидела с Маргаритой, пыталась накормить её едой, купленной в больничном кафе.
Маргариту тошнило, сказывался вчерашний не проведенный диализ. Она даже пить не хотела. Маша не стала настаивать, понимая, как дочке плохо.
Время шло. Маргарите становилось всё хуже. Поднялась температура. Наконец, консилиум закончился, и Маргариту снова увезли в операционную.
Маша понимала, что происходит. Но гнала эти мысли, не позволяя им притягивать беду. Разве она мало боролась за жизнь дочери? Разве она не была её глазами, руками и ногами? Разве она не пестовала её девятнадцать лет, не носила её в себе, а потом на себе… Так тяжело было смириться с тем, что она ничего не может сделать, стоя за дверями операционной. Но они с Маргаритой сильные, они смогут и в этот раз.
Время то летело рывками, то растягивалось в нестерпимые длинные секунды. Маша уже не понимала, сколько времени она стоит в коридоре, вышагивает от стены до стены, проваливается в безвременное ожидание.
Вышел хирург. За ним потянулись ассистенты, медсестры, анестезиолог. Хирург всё стоял возле Маши и смотрел на неё, покусывая губы.
- Мы бессильны, - наконец сказал он. – Мы делали всё, что могли. Но её организм изношен, он не хочет бороться. Понимаете, она сдалась. Она больше ничего не хочет. А мы не можем.
- Но она же жива? – прохрипела Маша.
- Жива. Но Вы должны быть готовы.
- К чему? – глупо спросила Маша. Она не хотела верить, что эти слова звучат наяву.
- К тому, что Ваша девочка уйдет. Без диализа она не может жить. А диализ сделать невозможно.
Машу стало трясти. Зубы стучали так, что она не в силах была говорить.
Врач взял её за локоть и повёл в ординаторскую. Там он немного поколдовал над стаканом, что-то наливая в него, добавляя, встряхивая. Потом почти силой влил в рот Маши. Лекарство не хотело проходить внутрь, оно стояло в горле и не давало дышать. Она закашлялась и глотнула.
- Я могу быть с ней всё время?
- Конечно, будете. Мы, как сможем, облегчим её состояние.
- Ей больно?
- Она не очнулась еще от наркоза. Если очнется, то ненадолго.
- Что я должна делать?
- Ничего. Не показывать своего страха, когда она проснётся. И уверять её, что всё будет хорошо, - хирург вздохнул и достал из стола коньяк. Взглядом спросил у Маши – налить?
- Нет, не хочу. Маргарита не любит.
* * *
Ну, вот живу. Крыша уезжает. Что делать? Как жить дальше? Хорошо, что мама рядом. Ещё какие-то люди. Периодически всё куда-то исчезает. Потом появляется вместе со «скорой». Я в каком-то пространстве, куда не проникает жизнь. Просто тупая тушка, которая ничего не умеет. Доченьке хорошо, лучше, чем здесь… Ничего не болит. Ничего не беспокоит.
Машины мысли, как в карусели, крутились вокруг единого стержня – Маргариты.
Иногда в её сознание пробивались чьи-то слова:
- Машенька! Доченька! Такое большое и чёрное горе у нас. Никакие слова не могут утешить. И нет утешения. Ничего нет страшнее для матери, чем потерять самое драгоценное, что дороже даже собственной жизни. Ты и жила всегда именно так, отдавая себя всю, чтобы только помочь Маргаритке. Мне тоже больно. Это и моё горе. Раздели его со мной. Переложи часть его на меня. Знаешь, Тёмке сейчас очень страшно. Ты для него единственное утешение и защита. Помни об этом, если сумеешь. Не знаю, где тебе взять силы, но найди их. Я не могу просить тебя быть сильной. Хочу просить тебя – живи.
Маша кивала головой. Но не чувствовала ничего, кроме пустоты. Кратер. Мысли в карусели: Риточка сделала что-то для себя впервые за девятнадцать лет. Она так устала, так хотела уйти. Но заставляла себя жить ради меня, ради Тёмы, ради бабушки и Тани. Как там в её дневнике написано: я не хочу жить, мне надоела больница, надоел диализ. Хочу умереть.
Маша понимала свою дочь лучше всех. Она жила её болями, страхами и маленькими радостями. Да, для Маргариты мир был привычно ограниченным, состоящим из квартиры и больницы. Но тот мир, который был в её душе, был несравненно шире, больше. Она понимала это. Ей приходилось смиряться. Бороться. Бесконечная борьба. О чём она мечтала в свои девятнадцать? Наверное, её желание сбылось. И Маша пыталась примириться с этим.
Кратер оставался кратером, несмотря на то, что проходили дни, недели, месяцы. Маша убедилась, что можно жить и с кратером. Артём требовал внимания и любви. Она не хотела превращать его жизнь в постоянную скорбь по сестре. Мальчишке нужно двигаться, шалить, хохотать до упаду…
Маша училась жить, как маленькие дети учатся ходить. Она чувствовала, что однажды она проснётся и увидит мир вокруг. И она снова научится радоваться и жить. Она сотворит себя сама. Ещё не осознавая этого, она получила новое пространство для действий. Оно расширялось, и она не мешала ему. Разрешала. Она так долго была в шорах всевозможных невозможностей, что не позволяла себе создавать их снова, для привычности.
- Вот, если бы кто-то написал для меня жизнь – красивую, яркую и счастливую, - думала Маша. – Пусть бы всё свершалось так, как в таком написанном романе. Но никто не напишет. Каждую букву и строчку моей жизни я должна писать сама. Как напишу, так и жить буду. И когда я снова научусь желать и мечтать, я напишу себе жизнь: бурную, яркую и захватывающую.