Валерий Басыров
Симферополь (Крым)
Рассвет в Балаклаве
Скользят над Балаклавой плавно облака
и тени их, как вздохи сонных чаек.
Ещё один рассвет с тобой встречаем —
в моей руке твоя покоится рука.
Пока Всевышний отпускает нам взаймы
зарю восхода в продолженье лета, —
ничто нас на пороге дня и света
не разлучит, и будем живы мы!
* * *
Поп-арт. Стена одна и та же,
почти такие же портреты…
Запараллелены рассветы —
свет Сумраком обескуражен…
Мой город свеж и чуть вальяжен:
запараллелены рассветы,
плеск волн, стон чаек и портреты
на крымском опустевшем пляже…
* * *
Я иду очень тихо:
ничего б не спугнуть.
Осень дикой лосихой
отправляется в путь.
Низко стелются травы,
как под ноги — шелка…
Молодая дубрава
гонит прочь облака.
А они наседают…
Задождил небосклон.
Бьёт ольха, увядая,
обветшалым крылом.
Тяжела ветра поступь.
Но в лесу так светло!
Всё обычно и просто:
умирает тепло.
* * *
Вернулся я не вдруг издалека —
истосковался по земному раю.
Молчание здесь каждого цветка
легко, как человека, понимаю.
Вернулся навсегда издалека,
и так добра ко мне земля родная,
что долго воду пью из родника,
горячими губами припадая.
Соло соловья
Эшрефу Шемьи-заде
1.
Длинные языки ушедшей зимы
вспугнули хрупкие цветы,
которые неосторожно появились
и снова исчезли.
Установилась тревожная тишина.
Её однообразное молчание
нарушили отчаянные подснежники.
Они проклюнулись одновременно.
И разом распахнули свои светлые души
навстречу выстраданному землёй теплу.
2.
Немало прошло ещё дней,
покуда лучи солнца
не навели порядок на поляне.
Лёд,
вцепившись кое-где за кочки пожухлой травы,
истекая водой,
истончался
и долго не поддавался их уговорам.
Тогда они растопили его.
И только влажные следы
напоминали торжествующему апрелю
об ином времени.
Но и они вскоре исчезли.
3.
И бледное небо затем потемнело,
поражая своей глубиной.
Подтянулись берёзы.
Прикрылись роскошной зеленью,
подобрали разные серёжки
с капельками росы.
Засмотрелся на них соловей.
Ушёл весь в себя,
сгорбился.
И пролились рокочущие звуки первой строфы
удивительной песни.
На поляну вернулась жизнь.
4.
Ночь.
Но соло соловья не прерывается.
Он уверенно ведёт свою партию.
И всё вокруг молчит,
подчиняясь очарованию песни.
О чём она,
эта весенняя песня,
струящаяся вольно и раскованно
в дни наших надежд?
О чём пытается поведать искусный певец,
сплетая из свиста,
щёлканья,
переливов
картину обновления?
О минувшем или будущем?
5.
А песня наполняется новым
содержанием смелых предположений.
Что это?
Предвидение птицы
или озарение человеческого достоинства,
сокрытого
и томящегося невесть в каких тайниках
и разбуженного только сейчас
проникновенным голосом.
Совпадение?
Наверное.
Соловей никогда не был вещей птицей.
А жаль.
6.
Шорох листьев
извлекается тишиной робко,
стыдливо.
И это понятно:
никто не рискует состязаться с гением,
а вот подстроиться — пожалуйста.
Но и это не удаётся.
Соловей исполняет столь сложную песню,
что всё вокруг окончательно немеет.
И опять наседают вопросы.
Но торопятся зря.
7.
Ранняя заря
слизала бесшабашные звёзды.
И заголосила,
очнувшись,
лесная нечисть.
И сомкнул глаза соловей.
Но ненадолго.
Короток его сон.
В сумерках опять заставит слушать себя
и думать,
думать…
Встреча
Как долго не видел я друга!
И вот за накрытым столом
вино, завезённое с юга,
мы молча и медленно пьём.
Потом от него я узнаю
про дом на крутом берегу,
который с трудом вспоминаю
и вспомнить никак не могу.
Про сад сиротливый и дикий
в далёком, как детство, краю…
И память — трава повилика —
опутает душу мою.
Давно я на родине не был!
Наверно, поэтому мне
высокое чистое небо
так часто приходит во сне…
Воскресенье
Уже в предчувствии температурной блажи
пролился дождь, настоянный на сне,
и неохотно проявился след овражий,
и разрыдался вдруг январский снег.
Мостит дорогу вечер мрачный в дом напротив,
но, натыкаясь на бетонный бой,
остановился, лунный опрокинул противень,
всё разом высветив перед собой.
Путей подкрановых очищенные рёбра
у самой обрываются реки.
Тут полутень, присев на вымытые вёдра,
ненастьем подбивает каблуки.
Два крана у подъезда мокнут, сгорбив спины,
на жадном мастерке луна дрожит.
Оставил вечер под дождём осину, —
обходит молчаливо этажи.
Громадные глаза прожектора открыли,
но нет для удивления причин:
мы с вечером вдвоём. Он сушит свои крылья,
а я пальто сушу. И мы молчим.
Прозрение
Не верю я в необъяснимость чуда —
благословляю миг прозренья:
К презрению пришёл Иуда,
Иисус прошёл через презренье.
* * *
Среди проповедников — лишний.
Но если я болью обижен,
прошу у того, кто мне ближе:
прости прегрешенья, Всевышний.
Прошу об увечных душою,
смывая обиды прозреньем, —
и вижу с порога забвенья,
что было и будет со мною.
Прозреньем обиды смывая,
исколот до крови терпеньем,
и вижу с порога забвенья
дорогу, ведущую к Раю.
Я вижу с порога забвенья
дорогу, ведущую к Аду, —
как трудно укрыться от взглядов:
исколот до крови терпеньем.
И если я вдруг стану лишним,
на грешной земле грешный житель, —
прости, если сможешь, Спаситель,
спаси мою душу, Всевышний.
На Ай-Петри
Луна умостилась на листьях,
И звёзды рвут в клочья туман…
А полночь походкою лисьей
С Ай-Петри спускается к нам.
Палатку весною проветрим
И полог задёрнем потом…
Заплачет сова на Ай-Петри —
Яйла погружается в сон…
* * *
Я придумал себя
из себя самого…
Столько лет
руки Времени мяли меня,
истончая ненужные грани,
что свои позабыл я черты.
Мне казалось:
я Время своё обогнал —
так участливо было оно
и терпимо.
А оно обмануло меня.
Что теперь мне придумать
и как поступить,
чтобы Время меня пожалело?
* * *
Все ближе к югу:
душевному покою и теплу.
И снег не поспевает за вагоном.
Границу непогоды
я прошёл без визы.
Метель осталась там,
где пограничник проводил досмотр:
— Везёте книги? Для кого? Зачем?
А на мою оброненную фразу:
«А руки на капот…»
незлобно и устало пошутил:
— Хотите поиграть в шпиона?
За эту мысль он ухватился
и очень долго изучал
мой старый паспорт
с надорванной страницей.
Я стал ему неинтересен,
когда на книге прочитал:
«Стихи».
…Всё ближе Крым,
я скоро буду дома.
* * *
Наледь наползла
на белёсые берега
воспоминаний.
Вместе с затяжным ненастьем
пришло облегчение.
Но ненадолго —
я это знаю.
Уже поднимается
картавый ропот
предвестия.
Когда истончится беспамятство,
все мои прегрешения
немым укором
проявятся на свету…