Ольга Прилуцкая
Симферополь (Россия)
Родовая память
Мне сегодня приснился отец. Вот уже четверть века мы с ним изредка встречаемся во сне. Как быстро летит время! Каждый следующий год короче предыдущего. Завтра мне пятьдесят. Господи, неужели я прожила столько лет? Страшно-то как! А кажется, что я всё такая же, как в двадцать пять и в тридцать… Но мой папа умер, едва ему перевалило за эту половину века. Я похожа на своего отца, и мне всегда говорили: «Ты — Ворошилина!» Хотя на самом деле у меня была другая фамилия. Потому что мой дед, Ворошилин Алексей Алексеевич, пропал без вести на войне. Опасаясь, чтобы это не навредило во взрослой жизни сыну, бабушка записала его на свою девичью фамилию, оставив младших дочерей Ворошилиными. Их у неё двое. Последняя родилась в июне сорок первого, через семь дней после начала войны. Вряд ли успел увидеть её отец, ушедший на фронт. Она-то его знает по единственной фотографии довоенной поры, из которой гораздо позже сделали цветной портрет и повесили на стену. А папа мой помнил отца всю жизнь.
Я же на этот портрет обращала внимание нечасто. Висит да висит себе… Круглолицый, с добродушным взглядом, взрослый, как мой папа, мужчина. Чужой, если честно. Позже, заезжая к бабушке раз в год-два, я встречалась с голубыми глазами молодого парня с портрета. Со временем он становился уже младше моего папы, а потом — и меня самой…
Как-то в детстве я обиделась на бабушку. Не помню, за что. Папа, уловив моё настроение, решил поговорить со мной.
— Знаешь, дочь, ты не серчай на бабушку Полю... Она добрая. Только не всегда ласковая. Так ведь это потому, что жизнь у неё тяжелая была. Больно много трудностей выпало на её долю. В войну осталась с нами троими одна. Пришлось работать в шахте, таскать вагонетки с углём. Страдала, оттого что не могла накормить нас досыта, и мы с сёстрами то стреляли воробьёв из рогатки, то просили милостыню, втихаря от неё. У бабушки, дочь, только руки жёсткие, а душа мягкая и добрая. Так ведь этими руками она сама дом построила…
Дом и вправду был не хуже, чем у кого-то на их улице в небольшом шахтёрском посёлке. Вообще-то, Ворошилины родом из Курской области. Говорят, у моего прадеда был очень большой яблоневый сад и справный дом в деревне на реке Псёл. Но в коллективизацию всё отобрали. Бабушка-то из голытьбы была, её не коснулось раскулачивание. Она считалась в деревне красавицей. А жених Алёшка, единственный сын состоятельной и уважаемой за честность семьи, был просто очень добрым и любящим парнем. Этим и покорил её сердце.
Поженившись, уехали в Донбасс. Наверное, дед мой специально увёз свою Полюшку подальше от родных мест. Потому что у неё там была любовь. Говорят, что когда ещё в девках она шла на свидание к другому, Алёшка убегал в рожь и плакал. А уж женившись на своей жар-птице, он ревностно оберегал семью! И жили хорошо. Сначала сына родили, вскоре дочку. Но война, война, подлая, всё перечеркнула!
Бабушке был тридцать один год, когда она осталась одна в оккупации с тремя ребятишками, мал мала меньше. А муж пропал без вести. Хотя, после войны приходил к ней односельчанин, служивший вместе с её Алексеем. Говорил, что своими глазами видел, как того убили во время боя за Смоленск. Звал её замуж. Отказала, хоть и любила его когда-то. Да теперь у неё муж был. Не верила, что он погиб. А коль не погиб, к ней вернётся обязательно. Он верный. Но не вернулся…
Так и прожила моя бабушка одна с тремя детьми. Всех выучила, дала высшее образование. Сама-то она училась читать, будучи уже взрослой, по книжке Пушкина «Барышня-крестьянка». Эта пожелтевшая от времени книжонка у неё за иконой лежала. Икона висела в летней кухне, куда чужие люди заходили редко. Однажды я осталась там одна. Поставив табуретку на стул, добралась до той иконы, достала книжку и зачиталась. Мне ещё семи лет не было, но читать я умела уже года два. Это была первая взрослая книга в моей жизни! Когда бабушка увидела, как я её читаю, она, что-то вспомнив, погладила меня по голове, зацепив мои волосёнки заскорузлыми пальцами труженицы, отчего я недовольно дёрнулась.
— Читай, внучка! Алёшка вот в богатой семье вырос, а был неграмотным. Даже не мог мне с войны письма написать. Я-то читать выучилась сразу, как замуж вышла…
Она никогда не называла его дедом. Он для неё так и остался Алёшкой на всю жизнь. Позже бабушка выстроила ещё один дом, кирпичный. И снова сама спроектировала и почти всё сделала своими руками. А старый дом сломала…
Да, этот самый старый дом и приснился мне года через два после смерти папы. Будто собралась вся родня — столы выставили через две комнаты. Все заняты друг другом. Неожиданно в дверном проёме с улицы появляется мой папа с молодым красноармейцем в пилоточке времён Великой Отечественной войны. А папа такой, каким я его помню в последние годы жизни. В шуме застолья одна я обратила на них внимание. В полутёмной комнате стоят они, пронизанные лучами солнечного света. Папа обращается к красноармейцу, показывая в мою сторону:
— Вот, пап, смотри — мои дочь и жена.
Я хочу спросить его: «Какой папа? Ты что?!», но немею, как это обычно бывает во сне. С тем и просыпаюсь.
Пришла к бабушке и говорю ей:
— Слушай, наверное, дед сегодня умер. Вот что мне приснилось…
Рассказала сон.
— Не знаю… Я долго верила, что он живой. Порой обижалась на него: «Что ж ты бросил меня, Алёшка! Мне так трудно с тремя ребятишками!», — бабушка скорбно поджала губы, вспомнив, видно, все обиды и унижения своей одинокой женской доли.
— Да, может, и жил себе, припеваючи, где-нибудь за границей все эти годы, — усмехнулась я.
Но невольно снова мысленно, как киноленту, прокрутила свой сон. И тут меня словно озарило — пилотка, и он молодой. Я, неверующая ни в Бога, ни в чёрта, ни в загробную жизнь, вдруг бухнула:
— А может, они сегодня встретились там, на том свете?
Бабушка молча перекрестилась почему-то двумя пальцами и пошла на огород. Я вспомнила, что когда-то она была в старой вере*, а потом уж стала, как все.
Запал мне этот сон в душу. Странный какой-то... Когда год назад я вышла в Интернет, то первым делом обратила внимание на окно «Поиск». Для примера под ним было написано: «А. С. Пушкин». Я набрала свою фамилию. Чего только не выдал компьютер в ответ! Набрала «Ворошилин». Выдали «Историческую летопись Курского дворянства», «Писцовыя книги» с «ять». Там в записи от 1688 года я увидела фамилию своих предков по отцовской линии. Они и в ней стояли рядом с бабушкиными. Судьба? Интересно!
С тех пор я стала искать Ворошилина А. А. на всех сайтах, связанных с Великой Отечественной войной. Даже среди власовцев. Но везде был один ответ: «В базе данных не найден. Слишком мало сведений». Всё верно! Бабушки нет в живых уже около десяти лет. Мой папа и его средняя сестра умерли ещё раньше. Осталась только самая младшая, сорок первого года рождения. Та вряд ли что знает…
* * *
Я поднялась с постели, сделала пару привычных упражнений утренней зарядки — на пятьдесят выглядеть не хочется. Весна! Из окна виден Дон. Оттуда доносятся гудки — судоходство началось. Земля в саду усыпана лепестками облетевшего цвета вишни. И яблоня стоит, словно невеста в пене подвенечной фаты. Жизнь прекрасна!
После душа подсела к компьютеру, вошла в Интернет. Пробежалась по сайтам. Наткнулась на «Мемориал». Сто раз уж была в нём. «Архивы, генеалогия»… Общались! «ОБД — Мемориал. Данные ЦАМО РФ». А сюда я обращалась? Не помню! Попробовать? Вошла. Как обычно, набираю «Ворошилин А. А.» Жду привычный ответ: «Нет данных». Но вдруг появляется условно-графическая фигурка солдата и слова: «Ворошилин А. А. 02.1912 — 16.03.1942 — Русская Борчная».
Нет, опять мимо! Не мой Ворошилин. Ничего общего с моим, кроме ФИО. Если 1912 — год рождения, то бабушка с 1910 года. Не может же он быть младше её? А почему нет? Что-то останавливает меня. Я снова возвращаюсь к таблице. Русская Борчная, что это?
В 1688 году мои предки жили в селе Поречном. Гораздо позже оно разделилось на Черкасское Поречное и Русское Поречное, где родился мой папа. Так может быть?.. Да нет! Этот младше бабушки на два года.
Что-то я разнервничалась, даже не сразу сообразила, что есть ещё и продолжение. Выхожу на другую таблицу. Так, снова 02.1912, но уже Русская Поречная. Конечно, очередной однофамилец, можно не сомневаться!
«Воинское звание — солдат (рядовой)». Понятное дело! «Судьба — погиб в плену 16.03.1942».
Что ж, царствие ему небесное, этому незнакомому мне страдальцу. Действительно, судьба. Не найти мне своего деда и на этот раз! На всякий случай распечатаю на бумаге эти данные. Только зачем? Но рука сама собой нажала на значок «Печать». Заработал принтер, и из недр машинки медленно выползает лист бумаги. Он ползёт, а я вижу на нём совсем не то, что видела на мониторе и хотела распечатать. На бумаге проявляется снимок большого листа с дырками от дырокола по краю, вырванного из какой-то старинной амбарной книги. Что это? Написано авторучкой по-немецки готическим шрифтом. Ничего не понимаю! Куда я влезла? Спокойнее надо, спокойнее! Чего я нервничаю? Снова нажимаю на «Печать». Господи, опять такой же листок выползает, только написано гораздо больше. Кажется, там даже что-то есть и на русском языке.
С нетерпением вырываю из зубов принтера листок. Сразу всё одним взглядом не охватить. Но бросается в глаза свастика в правом верхнем углу и ниже слева отпечаток пальца в рамке. Под ним по-русски: «Умер 16.3.42». Прямо, как в кино! Спокойнее, не нервничать! Читаем документ, неизвестно какой давности. Почему его нет на мониторе? Так, WOROSCHILIN ALEKSEJ Ruskaja Portschnaja. Ясно, всё о том же! Взгляд вправо. Следующая колонка: по-русски кем-то сделан перевод написанного «кр-ц 410 АП»**. Не понимаю, что означает печатный шрифт (я учила английский), но той же авторучкой написано: Smolensk (батюшки, Смоленск! Мой?!), 20 VIII 41.
Я покрылась испариной. Неужели мой? Но чего трястись, чего нервничать? Ну и что, может, и мой. Что же теперь? Да нет, не мой! Он с двенадцатого года, а моя бабушка с десятого! Никогда и речи не было, что её муж младше. А когда о чём вообще-то была речь? Ты хоть раз с бабкой поговорила о её жизни? Так, всё урывками да обрывками. А теперь чего уж плакать по волосам, снявши голову? А никто и не плачет. Читай дальше!
Pelageja Woroschilina. Ой, мне плохо! Моя бабушка — Пелагея Алексеевна! Не может быть! Дальше! Глаза ничего не видят, руки трясутся! Господи, да что за почерк у этого проклятого немца! Или это я так плохо соображаю, что с трудом различаю латинские буквы? Да вот же, ниже, русским языком написано это имя и ещё ниже — «Шахта Румянцева, 46».
Мой! Мой дед… Нашёлся! Как будто живого встретила! Но он умер! Какая жалость! А где умер? В плену. Да понятно! Но где? Руки трясутся всё сильнее, бумага в них ходуном ходит. А, вот в верхнем углу: Stalag VI/B Mauthausen. Маутхаузен?!
Ужас! Бедный мой, родной мой! Слёзы текут ручьём по лицу. Как же ты? Сколько пришлось тебе выстрадать? Тебе, старообрядцу, которому вера запрещала пользоваться чужой посудой, курить, пить, материться и, конечно же, убивать! Может, потому ты и попал в плен, что не мог выстрелить в человека? Ты же, говорят, был очень добрым! Дед ты мой родной! А я и не помню твоего лица с того старого, восстановленного кем-то портрета. Прости меня! Прости! Но я тебя нашла, нашла! Только вот уже ни бабушке, ни папе не смогу рассказать об этом.
Люди! Мой дед не предатель, как считали тогда всех, пропавших без вести! Он не пропал! Он погиб мученической смертью. В Маутхаузене весной сорок второго впервые опробовали газовые камеры на узниках. Об этом я где-то читала недавно! И папа тоже умер в марте… Судьба!
Я плачу, а в голове мечутся мысли, одна нелепее другой. Мелькнуло лицо Витьки Бухгаммера, красивого голубоглазого немца, который в студенчестве любил меня. Он был из поволжских немцев, немало пострадавших из-за своей национальности в войну. Славный парень, но что-то не сложилось у нас. Не судьба! Вспомнилось, какие хорошие немцы принимали нас с мужем в Берлине. Они тоже пережили войну. Одна приятная пожилая австриячка пригласила к себе домой. После войны её угнали в Красноярский край. Мы с ней пили водку, и она вспоминала русские слова «картошка, спасибо, карашо!», сибирский мороз, спирт. А я смеялась и называла её землячкой, потому что училась там же в институте. И был старый немец, который говорил, что в годы войны работал на санитарной машине, а мы с мужем шутили между собой, не на душегубке ли? И вот оно что! Мой дед погиб в плену у этих милых немцев!.. Нет, у фашистов! В каждой нации есть свои мерзавцы. Но мне-то от этого не легче! Бедный, бедный мой дед! Только мы с тобой из всей нашей семьи побывали за границей. Я вернулась с приятными воспоминаниями, а ты остался там навечно. Но теперь ты жив для меня! Я нашла тебя! Я обязательно приеду к тебе! Ты заново возродился для своих внуков и правнуков! Теперь ты — не просто портрет на стене! Ты мой родной, дорогой мой, погибший за наше будущее. Да ведь я люблю тебя! Спасибо тебе! И прости нас!
* * *
За окном буйно цветут пять яблонь в моём маленьком саду, как когда-то в огромном яблоневом саду моих предков в Курской губернии. Завтра День Победы. Я плачу от счастья и от боли за своего деда, бабушку, папу… За всех, кто пережил ту проклятую войну с её ещё долгим, долгим эхом… Действительно, праздник со слезами на глазах. Только теперь это для меня не просто фраза из песни. Господи, пусть никогда не будет войн! Люди, берегите мир! А иначе, зачем она, родовая память?
------------------------ :
*в старой вере — здесь: старообрядчество.
** «кр-ц 410 АП» — здесь: сокращение, означающее «красноармеец 410 артиллерийского полка».