Мила Горина
Mila GorinaAshdod (Israel)
Мой любимый Реми
Мой любимый Реми! Это мысленное письмо тебе в никуда от твоей когда-то любимой Леи! Сколько таких писем я отправила тебе в течение жизни! Это, надеюсь, последнее… Мне уже много лет, взрослые дети, внуки. Жизнь прошла, пролетела без тебя.
А ведь как мы любили друг друга в предвоенном Париже. Мне было двадцать- двадцать один, тебе – двадцать пять. Вспоминаю наши свидания, объятия, планы на дальнейшую совместную жизнь. Мы даже представляли, какие у нас будут дети! Я очень хотела, чтобы сын был похож на тебя, с такими же карими, бархатными глазами, густыми каштановыми волосами, в которые я так любила запускать руки.
Ты мечтал о дочке такой, как я, волосы у которой никогда нельзя было расчесать – они торчали во все стороны. Говорил, что я смешная, потешная и очень ласковая. Мы даже представить не могли, что не останемся вместе…
Я, Лея, была худой, длинноногой. Быстро бегала. Особенно на наши свидания всегда прибегала, запыхавшись. Ты ещё шутил, что, мол, ты никуда не денешься, ты будешь ждать меня, сколько надо! Ох, как ты был неправ тогда… Но, бедный, сам ничего не знал...
Через год после начала войны, немцы развесили по городу объявления – все евреи в такой-то день должны собраться на Зимнем велодроме. Никто не знал, что это значит. Я жила с родителями и младшей сестрой Диной, ты – с родителями и бабушкой.
Накануне того дня я заболела – поднялась температура, я вся горела. Мама сказала, что я никуда не поеду, что они напишут и я приеду к ним потом.
Не знаю, видел ли ты, мой любимый, мою семью на велодроме? Думаю, нет. Ведь среди двадцати пяти тысяч трудно разглядеть кого-либо. Просила родителей передать тебе привет. И всё. Больше никого никогда не встречала.
Выздоровела и осталась одна. Должна была прятаться – теперь немцы уже не скрывали, что евреи подлежат уничтожению. Была объявлена награда за поимку - 100 франков! Сначала я пряталась у соседки – пожилой француженки, помнившей меня ребёнком. Потом уехала в деревню и жила у крестьян, меняя всякий раз место обитания. О том, что немцев больше нет в Париже, узнала, сидя в чужом сыром подвале. Был шум во дворе. Неделями я не ела, сильно исхудала. Пешком вернулась в Париж. В мою квартиру никого не поселили, и я стала в ней жить. Устроилась работать на фабрике. Ведь у меня совсем не было денег. Каждый день, каждый час вспоминала о тебе, поняв, что нам уже не увидеться. Странно, но пока шла война, боялась, что меня найдут и убьют. Теперь я за себя была спокойна, но поняла, любимый мой Реми, что ты погиб, и тебя больше не увижу.
На улице познакомилась с американским солдатом. Нет, я не влюбилась в него, это он полюбил меня, захотел жениться и увести в Америку. Я согласилась.
Всю жизнь прожила в далёкой Америке. Я уже очень стара и скоро умру.
Но прежде хочу так прижаться к тебе, любимый, как прижималась на наших свиданиях – всем телом и душой! Думаю, что ты в раю, мечтаю тоже попасть туда! Как меня примут там твои родители, да и мои родители?
Мне страшно… Ведь ты умер молодым, а я прожила полноценную жизнь и состарилась. А может, тебе противна будет дряхлая старуха, и ты, любимый, сделаешь вид, что не знаешь меня? Скорее, ты меня просто не узнаешь. Любимый, любимый … Реми!
Смотрины
В усадьбе помещиков Азаровых уже неделю готовились к приезду жениха для их средней дочери Аграфены Ивановны.
Гостиная убиралась и чистилась. Столовое серебро сверкало. Бронзовые напольные вазы блестели, как золотые. Занавеси повесили чистые. Ковры перетряхивали. Скатерть купили новую. А что делалось вокруг усадьбы! Кусты сирени аккуратно были подрезаны. Трава, успевшая вырасти среди дорожек с гравием, выдернута. Беседка вымыта. Слуги едва успевали выполнять приказания Марии Васильевны и Ивана Григорьевича.
Дело в том, что дней десять назад было получено письмо от Настеньки, старшей замужней дочери Азаровых, жившей в Москве. Она сообщала, что некий приятель её мужа, Лебедев Андрей Андреевич, тридцатипятилетний человек, ищет невесту и, по мнению Настеньки, лучше Аграфены ему никто не подойдёт! Такого ещё не было!
Аграфена, двадцативосьмилетняя девица, была некрасива, с вытянутым лицом, высоким лбом, который заканчивался редкими волосёнками, такими редкими, что видна была даже кожа. Лет с двадцати её стали вывозить на балы. Она смотрела на молодых людей зло, исподлобья, поэтому за несколько лет её ни разу никто не пригласил на танец. Потом стали знакомить её дома со всеми ближайшими помещиками. Она смотрела волком, разговор не поддерживала, словом, вела себя так, чтобы жених поскорее убрался восвояси.
- Ну, не будь букой хотя бы в этот раз! - давала наставления маменька Мария Васильевна.
- Разговаривай нормально, не бычись! Да улыбнись хотя бы! Как увидит он твою кислую физиономию, сразу убежит! Из-за тебя Зоинька не может выйти, а ведь ей уже двадцать второй год пошёл. Зоя, младшая из дочерей Азаровых, и, как в сказках, самая красивая и любимая! Она неплохо пела, и часто её звонкий голос оживлял усадьбу.
- Я Зое не помеха! Пусть хоть сейчас выходит!
- Груня, это детский лепет! - возмутилась Мария Васильевна.
- Да, о чём мне с ним говорить-то?! Как ложки мылись? - задавала глупые вопросы Аграфена Ивановна, зля маменьку.
На следующий день приехал Лебедев. Это был молодой человек приятной наружности, с добрыми серыми глазами, правда, начавший немного полнеть. Аграфена Ивановна в нарядном платье предстала перед ним. Горничная постаралась - немного румян оживляли тусклое Грунино лицо.
- Моё почтение, Аграфена Ивановна! - проговорил Андрей Андреевич, входя в столовую.
-Здравствуйте! - равнодушно ответила Груня и присела в кресло. В сторону гостя она не смотрела и, как обычно , молчала.
- Простите, сударыня, я не привёз вам цветов, так как не знал, какие ваши любимые! Полагаю, что женщине лучше совсем не дарить цветы, чем дарить те, которые она не любит!
- Мои любимые - это пастушья сумка!
- В самом деле?! Но это же, простите, бурьян-с!
- А я их обожаю! Они бывают белые и голубые! Лебедев не знал, что на это ответить, удивлённый вкусом барышни.
- Ну, как вы поживаете? Чем любите заниматься? - расспрашивал он.
- Да ничем не занимаюсь! Конюх за лошадьми смотрит, кухарка варит, слуги убирают! А я тут причём?!
- Ну, разумеется, я понимаю, что это всё не ваше поле деятельности. Право, я интересуюсь, вяжите ли вы, вышиваете и тому подобное.
- А пошто вам вязание? Неужто сами хотите научиться вязать? Крючком или спицами? Или как моя горничная Нюра на пяти спицах носки вяжет?
Может, себе хотите связать?! - давясь от смеха, спрашивала Аграфена Ивановна. Лебедев покраснел и не знал, как дальше себя вести. Такого у него ещё не было, чтобы девица над ним потешалась!
И тут Груню словно прорвало - она стала смеяться громко, не останавливаясь, топая при этом ногами. В гостиную заглянула Мария Васильевна.
- Грунечка! Что с тобой?! Это господин Лебедев тебя так рассмешил? Груня, глубоко вдохнув, перестала смеяться, испуганно глядя на мать. По лицу Андрея Андреевича было видно, что он глубоко обижен. Почувствовав неладное, Мария Васильевна произнесла: "Мы вас приглашаем отобедать с нами!"
- Нет, я, пожалуй , уеду домой! - отозвался Лебедев. В эту минуту послышалось очаровательное пение Зои.
- Кто это у вас так поёт? - поинтересовался Лебедев.
- Горничная одна...
- Не может быть! Так поёт человек, знакомый с нотами! Я хочу видеть её! Марии Васильевне ничего не оставалось делать, как позвать Зою. Уже по её платью Андрей Андреевич понял, что она не горничная.
- Кто вы, прелестное создание? - спросил он, поражённый её красотой.
- Зоя Ивановна Азарова!- ответила девушка и приветливо улыбнулась.
- Стало быть, вы младшая сестра этой ... Он кивнул в сторону Аграфены, не желая даже произносить её имя.
- Именно так! - проговорила Зоя Ивановна.
- И вы прятали это чудо от меня?! - возмутился Лебедев, обращаясь к Марии Васильевне. - Я немедленно желаю поговорить с вашим супругом!
- Извольте вас проводить! - обречённо отозвалась хозяйка поместья.
- Но прежде я зайду к нему на минуту. Когда Лебедев зашёл к Ивану Григорьевичу, он упал на колени, прося отдать за него Зою Ивановну. Обещал быть ей примерным мужем. Чувствовалось, что он сейчас расплачется.
- Полно! Полно! Я согласен! Пусть она придёт сюда! - проговорил Иван Григорьевич. Когда вошла Зоя, отец спросил её, хочет ли она стать женой Лебедева.
- Да! Разумеется! - ответила девушка и покраснела.- Только как же Аграфена?
- Аграфена - другое дело! - ответил отец. - Видать, г-н Лебедев не её судьба! А Аграфена в это время была на кухне, где докладывала обо всём кухарке.
- Слышишь, Даша, и этого спровадила! К Зое посватался! Влюбился, как только увидел. Наверное, увезёт в Москву. Знаешь, когда ты когда-то мне рассказала о сестре, что ослепла после того, как муж побил, стала я бояться замужества.
- Ой, зря вы, барышня! Муж-то застукал её на сеновале с любовником! Ну, а вы разве тоже бы гуляли от мужа?! Не думаю!
- Ну, так нашёл бы другую причину, за что ударить! - отозвалась Аграфена Ивановна, глядя, как Даша помешивает кастрюля с борщом.
Во время обеда Лебедев не переставал удивляться в душе, как преобразилась Аграфена. Перестав быть "невестой", она сидела спокойная, даже весёлая и с приветливой улыбкой поглядывала то на Зою, то на Лебедева. "Что с ней стало?!" - терялся в догадках Андрей Андреевич.
Но так и не найдя ответа, подумал, что всё равно общаться ему больше всего придётся с Анастасией Ивановной, женщиной умной и понятливой, чем с этой странной Аграфеной. Но самое главное - его женой будет чудесная Зоя!