Татьяна Надал
Москва (Россия)
Мама в сумочке
Впервые Вера ехала в «Заветы» с тяжелым сердцем. Она понимала, что Сергею не до нее, что ему дико плохо и помочь уже не может никто, но, тем не менее, надо было что-то делать, и, по - крайней мере, похоронить маму по-человечески. Она не ожидала того, что увидела. В доме стоял затхлый запах, по столу бегали тараканы, в комнате Анны был бардак, все перевернуто вверх дном, а сам Сергей лежал в одежде в кровати сильно пьяный и никак на нее не отреагировал. Вера испугалась, она пыталась с ним разговаривать и хоть как-то привести его в чувство, но Сергей только мычал, смотря на нее мутными глазами, и не понимал, кто он и что хочет от него эта женщина. Это был уже не человек. Пьяный срыв уводил его все дальше и дальше. В пропасть. Вера собрала все свое мужество и пошла на дачу к Палычу. Заняла денег, потом поехала в редакцию, объяснила ситуацию, Степа Тихий без разговоров выписал ей двойные гонорары на имя Сергея и дал еще денег от себя. Собрав необходимую сумму, на следующее утро Вера поехала к дьякону Петру.
В «Заветах» уже все знали. Соседка Людка взяла на себя стряпню, убиралась в доме, а Вера с Палычем отправились в морг, с трудом разыскав в груде бумаг, сваленных на столе, квитанцию. Сергей лежал уже второй день невменяемый. Купили гроб, привезли тело. Заветинские женщины помогли одеть Анну. Вера позвонила в крематорий. Назначили на три часа дня. Сергей не просыпался. Так они и лежали: мать – в гробу, мертвая, а сын – в соседней комнате. На кровати, полумертвый. В доме хозяйничали чужие люди.
Все было готово к похоронам. Утром приехал дьякон Петр. Вынесли гроб вперед ногами, подогнали автобус и поехали в церковь Серафима Саровского и Анны Кашинской, построенной на новой территории Донского монастыря – отпевать. Подъехали в полдень. В церкви, которая раньше была переделана в крематорий и только недавно снова стала действующей, заканчивалась служба, и получилось так, что одновременно стали выносить гроб из машины, и из храма вышел священник после литургии воздухом подышать. Посмотрел на небо, поинтересовался, кого хоронят, и приступил к делу. Он пригласил всех зайти в храм. Внесли гроб, поставили на середину, все встали вокруг с зажженными свечами. Батюшка начал читать заупокойную молитву. На лбу у Анны лежала бумажная полоска с церковными надписями, а руки были сложены так, что она как бы сама держала свечу. Закончив, священник предложил всем попрощаться. Подошли по очереди и положили в гроб свои цветы. Наконец, подняли гроб и понесли в настоящий крематорий. Там была длиннющая очередь. Два часа прождали. Наконец, их пригласили: за огромными железными дверями был просторный мраморный зал, и в центре возвышение, на котором уже стоял гроб. Играла тихая траурная музыка. Вышла женщина-распорядительница. Произнесла положенные слова и предложила родственникам и знакомым попрощаться. Все происходило стремительно. Вера нагнулась и поцеловала Сережину маму в холодные губы, потом дьякон Петр, потом Палыч, потом соседка Людмила целовали Сережину маму в лоб. Распорядительница попросила всех отойти от гроба. Медленно заработала машина, было слышно, как двигаются какие-то тросы, музыка заиграла сильнее, и гроб с мамой и живыми гладиолусами быстро полетел в шахту. Железные двери закрылись, Веру попросили расписаться в какой-то книге и подождать. Через десять минут им вручили небольшую белую урну с прахом. Вера достала синюю хозяйственную сумку и поставила урну в нее, задвинула молнию. И понесла.
Мама
Она хорошо знала, что «лиси язвины имут», что по-старославянски означает «лисы норы имеют, и поэтому с самого детства стремилась в свой собственный Дом, представления о котором у нее складывались из принесенных бабушкой с факультета славистики книг и кинофильмов 30-х годов, которые она любила больше мороженого. Винегрет в голове был полный, в своих фантастических снах она разгуливала по хрустальным дворцам и воображала себя Снежной королевой, а рука продолжала болеть и предательски выставляться даже из самых длинных рукавов старых платьев, которые она стыдилась надевать на улицу. Анна была домоседкой. Вероятно потому, что родилась калекой. А что лишний раз людям глаза мозолить скрюченной, безжизненно висевшей и повернутой назад за спину левой рукой. Стройная ладная фигурка, открытое лицо и увечная рука. Она избегала зеркал. Она и так про себя все знала. Невероятная твердость ее характера пугала даже мальчишек во дворе. У Анны Петровой было прозвище «железная леди». Внешне женственная, но внутри неподдающаяся, ни на какие уловки и провокации, она шла по жизни, сжав зубы, и считала себя способной на все. Страха не было. Вот только одиночество сосать стало сразу после школы. Анна как-то вмиг почувствовала свободу, желание своего дома обострилось, глаза посинели, и за спиной выросли крылья. Вот только взлететь не удавалось. До поры, до времени.
А время подкралось, как всегда, незаметно. Это только, кажется, что мы что-то планируем и точно знаем, что произойдет завтра. Мы ожидаем исполнения планов с упорством идиотов и не прощаем, когда что-то не складывается так, как нам хотелось бы. Нам чудится, что мы знаем себя, наши реакции, просчитываем варианты поведения в различных ситуациях, и даже выдумываем порой эти ситуации, мечтаем поймать за хвост ускользающий миг, и не терять время даром. А жизнь наступает нам на пятки, приводя к непредсказуемым результатам и меняя планы.
В «Заветах Ильича» стоял полк. 152-ая мотострелковая дивизия. Солдаты проходили учения на дальних карьерах, а в магазин за водкой в увольнительные бегали в ближайший поселок. Анна с Николаем познакомились в булочной. Вместе хлеб покупали, а потом пошли купаться и не вернулись ночью домой, а остались ночевать в шалаше, предусмотрительно построенном местными рыбаками для ночных походов, ведь известно, что ночью лучше клюет. Анна поняла сразу, что ей не уйти, не отвертеться, что будет трудно потом, и что локти кусать придется ей одной. Но решение было принято: она хотела хоть раз в жизни познать любовь до конца. Она хотела обмануть себя и поверить в то, что нашла мужа. Анна знала, что ей женщине малопривлекательной, да к тому же калеке, нужно быть очень умной, очень сильной и очень практичной, чтобы удержать такой подарок. Ей было хорошо с Николаем – высоким, стройным и красивым. Она бегала на свидания тайком от родителей и мечтала, что они летом поженятся. Но судьба распорядилась иначе. Через 3 месяца полк перевели на Украину, а Анна почувствовала такой токсикоз, что не могла ничего есть вообще, и стала терять вес. Она таяла на глазах и все не понимала, почему Коленька, ее Коля, уехал, не простившись. И почему он вообще уехал, ведь пошло бы все по-другому, подай они в июле заявку в Загс. Внутренний червь сжирал «железную Анну». Родители пилили, беременность все больше давала о себе знать, нервы были на пределе, и тогда она решила ехать. На Украину. И все узнать самой. Купила билет и поехала.
Село «Боровици» расположилось высоко на песчаной горе. К нему вели две дороги: одна из города, другая по направлению к Кременчугскому водохранилищу, которое щедро отделяло левобережную Украину от правобережной. Оно вообще было похоже на море: чистое, зеленое, спокойное под лучами солнца. Воды было так много, и особенно весной в половодье, что два года назад произошло страшное: вода поднялась и вышла из берегов. Она стала так высока, что достала до кладбища и стояла так неделю. Она вымыла гробы из своих ячеек, и гробы поплыли по водохранилищу как разноцветные деревянные лодки, наталкиваясь друг на друга и унося из земляного приюта в вечность своих обитателей. С того самого времени в отвесной песчаной стене так и остались дырки-окошки, и если идти вдоль берега к селу, можно видеть их на протяжении целого километра. Анна Петрова шла вдоль берега. Она сняла туфли и шла босиком. Так было легче. Она думала о том, что идеальной любви на земле не бывает, что она не первая и не последняя в длинной череде страдающих женщин, что ребенка одной растить трудно и надо, по крайней мере, договориться о деньгах, если… но дальше не хотелось рассчитывать и она с хорошим чувством вспомнила темные теплые ночи в «Заветах Ильича», сильные руки Николая и свою решимость. Нет. Анна ни о чем не жалела. В конце концов, она в выигрыше: ее ребенок бьется под сердцем. Но только как же он мог?
В районном отделении милиции ей сказали, что семья товарища Романовского проживает на улице Виноградная, 45.
Или она ослышалась? Девушка-милиционер сказала четко: «семья». Но переспрашивать не решилась и, спросив у первого прохожего, как найти нужную ей улицу, смело шла дальше. Живот, слава Богу, еще не был заметен, но чувствовала она себя отвратительно.
На Виноградной стояло два дома: из 46-го тотчас выглянула старуха в грязном желтом платке и пристально в упор посмотрела на Анну. А во дворе 47-го было шумно. Слишком шумно. Забора не было, только небольшие деревянные колышки огораживали дом. В песочнице играли дети: трое голопузиков, светловолосые и кареглазые, с упорством строили дом. Анна внимательно посмотрела сначала на детей, потом на номер дома на калитке, потом на маленький песочный домик и повернула обратно.
Всю обратную дорогу в поезде она ревела. Она не могла смириться с мыслью, что не имеет права ни на что: ни на мужа, ни на материальное обеспечение. В милиции ей ясно объяснили, что у товарища Романовского жена и трое детей, к тому же товарищ Романовский периодически закладывает, а молодая обивает пороги той же милиции и каждый месяц берет из кассы взаимопомощи. А Анне такая касса не полагается, потому что она товарищу Романовскому никто, несмотря на то, что в ее животе его ребенок.
Анна размазывала горячие слезы по тонким бледным щекам и пила валерьянку. С каждым глотком приходило успокоение. С каждой новой мыслью – ясность. Наконец, Анна поняла, что разлюбила Коленьку именно в тот момент, когда подошла к калитке. И нет в ней больше этой любви. Только обугленные головешки торчат. Такие она видела прошлой зимой у Саврасовых. Незадачливые жильцы в один «прекрасный» день случайно спалили собственную дачу. Вот и Аннушка сожгла свою любовь, точнее утопила ее в горючих слезах. Дальше нужно было действовать и делать что-то конкретное. Первое и главное – сказать родителям. Это – кошмар, но перетерплю. Авось, обойдется, ведь дома-то другого нет, кроме родительского. Второе – выносить и родить здорового ребенка, только обязательно полноценного, не как она. На соседей – плевать. Дуракам всегда захочется языки почесать. Подруга у нее Людка одна – верная, не продаст. Что еще? Ах, да.- Отца у ребенка нет. Нет, и не было. Я буду ему и за мать и за отца, так решила Аня, полагаясь на свою двужильность и затаив сильную обиду на весь пол мужской.