Нина Романова
Калгари
Одни и те же мысли, воспоминания и вопросы крутились в голове, и не было возможности избавиться от них, переключившись на что-то иное. Он пустился во все тяжкие, пытаясь заглушить эту изматывающую тоску, переехал в другой район, поменял машину, мебель и даже посуду, заводил ненужные связи, ввязывался в драки, неоправданно рискуя, наматывал километры, отправляясь в бесцельные поездки... Ничто не напоминало о ней, но Макс не переставал ощущать одиночество как боль постоянную, гложущую изнутри, мешающую сосредоточиться на чем-то, кроме нее.
«Мне еще сорок, сколько их еще будет»,─ повторял он слова приятелей, и самому становилось тошно от произнесенной пошлости.
Последнее время все чаще Максу хотелось остаться одному со своими мыслями, и он уходил в парк. Людей вокруг было немного, в основном собачники, выгуливающие своих питомцев, да мамаши, толкающие перед собой коляски. Никто не задавал вопросов, не делился впечатлениями, никому не было дела до молодого мужчины, подолгу сидящего на одном месте.
Вода в озере становилась прозрачнее с каждым днем. Вероятно потому, что заметно холодало, и ни у кого не возникало желания окунуться в эту сентябрьскую, более чем освежающую, гладь. И только по-осеннему разряженные деревья роняли с веток листья, которые затем разноцветными пятнами скользили по воде, словно стремясь укрыть ее покрывалом, сшитым из красных, желтых, зеленых и бурых лоскутов.
Солнце спряталось за старую липу, превратив ее в огненный шар, на который невозможно было смотреть. Макс подумал, что внутри него горит такой же шар, но не греет, а выжигает все внутри, и он никак не может его охладить. Бросив взгляд на воду, он вдруг представил, как погружается под это многоцветное покрывало и, вместо того, чтоб задержать дыхание, начинает вдыхать в себя. Вода холодным потоком заливает все внутри и охлаждает этот выжигающий огонь. Ощущение было настолько отчетливым, что Макс закашлялся. «Начинаю сходить с ума?» ─ пронеслось в голове.
Оторвав, наконец, взгляд от на глазах темнеющего озера, Макс поднялся и быстрым шагом пошел к машине. Никого вокруг уже не было, и вечерняя прохлада подгоняла его, словно торопясь закрыть за ним дверь и погасить до утра свет.
Почти у самого выхода он услышал стон... или скрип... Никого не увидев на дорожке ни впереди себя, ни сзади, он продолжил быстрым шагом идти к стоянке, но стон повторился. Макс замер, всматриваясь в сумерки. Рядом со скамейкой, присев на корточки, скрючился кто-то, но он не мог разглядеть кто именно. Сначала ему показалось, что это просто бродяга подбирает с земли что-то, но присмотревшись, решил, что это ребенок или подросток.
Стон повторился. Макс свернул с дорожки, и сухие листья зашуршали под ногами.
Вцепившись побелевшими пальцами в скамейку, на корточках сидела девочка.
─ Ты чего здесь? Случилось что-то?
Она даже не повернулась в его сторону.
Что-то показалось Максу странным в том, как она сидела... и дышала... Он стоял, не решаясь уйти и не зная, что делать.
─ Эй, ты слышишь меня?
И вдруг она застонала снова, и он уже потянулся к ней, чтоб развернуть к себе, но стон перешел в крик и даже в какой-то вой, который, казалось, длился вечность. Он так и замер с протянутой рукой и почувствовал, как мороз прошелся по спине и замер где-то в солнечном сплетении, сковав мышцы. Она перестала кричать так же внезапно, как начала, но Макс стоял, боясь шевельнуться, словно именно его движения причиняли ей боль.
Вдруг девчонка зашевелилась и, согнувшись пополам и продолжая держаться за скамейку, начала подниматься. Теперь она стояла к нему боком, и он удивился какой-то нескладности ее фигуры. Но долго раздумывать ему не пришлось, так как мысли его, даже не сформировавшись в отчетливое понимание происходящего, были прерваны криком. Она взвизгнула, будто кто-то больно дернул ее за волосы и, по-девчоночьи громко, со всхлипом закричала: «Не могу я больше! Делай что-нибудь! Не могу больше!»
Он рванул к ней и застыл, не зная, что делать, а она так и кричала: «Не могу больше!» Он не понимал, что происходит и можно ли до нее дотронуться или, может, он должен бежать за помощью. Он стоял рядом с ней, согнувшись пополам, как и она, и кричал ей прямо в ухо: «Что? Что мне делать? Что?»
Внезапно перестав кричать, она повернула к нему свое лицо, и он увидел абсолютно черные глаза с темными кругами век и частоколом слипшихся от слез ресниц. Нос был распухший и красный, и все лицо казалось пропитанным слезами. Она смотрела на него так пристально, что Макс испугался, видит ли она его или просто прислушивается к чему-то внутри себя. Девчонка всхлипнула и шмыгнула носом, почувствовав уже готовую сорваться с кончика прозрачную каплю.
─ Ты дурак? Не видишь, что я рожаю?
─ Ты... что?
Со стороны они выглядели комично: два человека, согнувшиеся пополам, вглядываются в лица друг друга. Но их никто не видел.
─ Что ты делаешь? – не понял Макс ее бормотания.
─ Точно дурак. Руку дай! – она начала выпрямляться, а он стоял согнувшись и смотрел на вырастающий перед его глазами живот – ее огромный круглый живот, который он не заметил до сих пор. Она отцепилась от скамейки и с той же неистовостью впилась в кожу, поддерживая это огромное нечто снизу, словно боясь, что, отпустив, уронит его на землю. Майка ее задралась кверху, и вывернутый наизнанку пуп оказался прямо перед глазами Макса. Макс в недоумении смотрел на ее живот, пытаясь сообразить, почему на месте пупа он видит это, и почему оно так неправильно вывернуто наружу.
Подождав несколько мгновений, она толкнула его в плечо и требовательным голосом спросила: «Что ты там увидел? Будешь так стоять, так я на скамеечку рожу, насмотришься».
Он перевел глаза на ее лицо и вдруг рванул в сторону в порыве бежать отсюда, найти кого-то, кто может помочь. А она стояла такая маленькая и беззащитная, совсем подросток. И если бы не эта ее задранная футболка и вывернутый пуп, можно было подумать, что она дурачится, затолкав под майку мяч.
Не зная, в какую сторону бежать, Макс замешкался и увидел, как шорты ее стали темнеть и по ногам потекли прозрачные струйки. Ему вдруг стало душно, липкий пот покрыл лоб, и тошнота подкатила к горлу. Она шла по направлению к нему, переваливаясь с ноги на ногу, как утка.
─ Мне нужно в больницу, ты меня можешь довезти? Очнувшись от оцепенения, Макс закивал головой не в силах произнести ни звука и заковылял рядом с ней, боясь прикоснуться, но держа руки как будто наготове, чтоб вовремя подхватить ее или этот мяч, который она так бережно несла в себе.
До дороги было гораздо ближе, чем до стоянки, где он оставил машину, и они двинулись на звук шоссе. Первая же машина, проезжавшая мимо, затормозила, и из нее выскочил лысый мужик с животом круглым, как у девчонки, и, распахивая перед ними дверь, зачастил:
─ Рожаете, голубчики? Давно, поди, машину ловите: не очень-то здесь ездят в это время.
Подсаживая девчонку на заднее сидение так ловко, как будто делал это каждый день, мужик крикнул Максу: «Запрыгивай вперед, папаша».
Макс сел рядом с мужиком и машина понеслась. Мужик не замолкал ни на минуту, каждым своим словом возвращая Макса к реальности.
─ А у меня дочка неделю как родила, вчера только из роддома забрали. Вот уж не думал, что через день снова туда дорога будет. Тебя, дочка, как звать-то?
─ Наташка.
─ Наташка, значит. Ну, ты, Наташка, не трусь. Для вас, баб, это дело привычное должно быть. Хотя, для тебя впервой, наверное? ─ Мужик глянул на Макса. ─ И ты, парень, не бойся, тебе больно не будет, ─ хохотнул он, довольный своей шуткой. – Лет-то ей сколько? – продолжал интересоваться мужик, но Макс не успел сказать, что не знает, как сзади донеслось:
─ Двадцать мне, дед! Гони, а то рожу сейчас!
Наташка вдруг задышала тяжело, и дед тревожно оглянулся.
─ Эй, ты чего там, тужишься что ли?
Девчонка, резко выдохнув, крикнула:
─ Все, тормози, дед!
На почти пустынной дороге у обочины стояла машина. На заднем сидении лежала девчонка, рядом с которой суетился пожилой мужчина, подсовывая ей под голову куртку и накрывая то ли полотенцем, то ли старым одеялом. Рядом с машиной голый по пояс стоял Макс, кутая в свою рубашку только что переставшего кричать малыша, покрытого чем-то густым и белым. Макс пытался восстановить в памяти то, что произошло, но воспоминания были обрывочными и состояли в основном из Наташкиных черных глаз, от которых он не мог оторваться, и которые наливались кровью, становясь похожими на переспелые вишни, когда она тужилась. Она все время кричала:
─ Дед, помираю, не могу больше! – словно чувствуя, что он ее единственная опора в этой странной и страшной минуте.
─ Давай, дочка, тужься! Дави его! – кричал «дед» и начинал мычать и пучить глаза вместе с девчонкой.
«Дед» успевал подбадривать Макса, но тот мало что понимал. Он помнил, что мужчина позвонил в скорую, и Макс мысленно торопил кого-нибудь, кто мог облегчить его собственные страдания. Хотя «дед» обещал, что больно не будет, Макс мучился и чувствовал каждое Наташкино движение, ее дыхание, ее потугу.
«Дед» суетился, продолжая говорить без остановки:
─ Повезло вам, ребята, что я деревенский. Уж чего только за жизнь не насмотрелся! Правда, так вот, чтоб ребеночка самому принять, не приходилось до сих пор. Видать-то видел. Дело-то не хитрое, коли все правильно. А ты, Наташка, у нас девка правильная. И сына правильного родила – богатырь! Как назвать-то хотите?
─ Максимом, в честь отца моего,- пролепетала Наташка.
Оба Максима замерли, глядя друг на друга. «Ничего себе, тезка» - подумал Макс, и вдруг его захлестнула волна необъяснимой радости. Он начал смеяться так, как смеялся давно в детстве – не потому, что услышал что-то смешное, а от распирающего грудь чувства восторга, желания сейчас, немедленно выплеснуть эту радость, поделившись ею с миром. Он смеялся взахлеб, а по щекам катились слезы.
Фары подъехавшей скорой на миг ослепили его, и он крепче прижал малыша к себе, защищая от яркого света. Приехавшие медики суетились вокруг Наташки. Водитель вышел из машины и стоял, похлопывая «деда» по плечу, рассуждая о превратностях жизни. Макс аккуратно передал малыша женщине, которая здесь казалась главной, и стоял, не решаясь спросить, что же ему теперь делать. Он окончательно пришел в себя и боялся теперь только одного, что этот теплый комочек, завернутый в его рубашку, сейчас навсегда исчезнет, а он, Макс, никогда не узнает, что с ним стало дальше.
─ Эй, папаша, совсем замерз, что ли? Давай в машину по-быстрому, а то без тебя уедем, - прикрикнула на него «главная».
Одним прыжком Макс заскочил в машину и упал на сидение сбоку. Наташка лежала, закрыв глаза, а маленького Макса крутила врачиха, словно пытаясь проверить, все ли Макс с «дедом» сделали правильно. Она спрашивала Макса как зовут его жену, сколько ей лет и он с удивлением, не задумываясь, отвечал на ее вопросы, дав Наташке свою фамилию и назвав свой адрес.
─ Воды когда отошли? – продолжала врачиха свой опрос.
─ Чего? - растерянно переспросил Макс.
─ Воды, говорю. Воды когда отошли?
─ Часа два назад, - вспомнил Макс текущие по Наташкиным ногам струйки.
─ Роды первые?
─ Да.
─ Обменной карты, конечно, нет с собой?
─ Нет.
─ Ну что, сдадим вас в приемное, а там решат, куда размещать.
Начало светать, когда Макс добрался до дома. Выданный ему под честное слово белый халат плохо согревал от осенней ночной свежести. На попутке Макс добрался до машины и долго сидел, обхватив руль, закрыв глаза и стараясь поверить, что все это произошло с ним. Даже дома все показалось новым и необычным, как будто он вернулся сюда после длительного отсутствия. Не снимая халата, он упал на диван и крепко заснул. Проснулся Макс уже за полдень.
Порадовавшись, что сегодня выходной, не побрившись и схватив на бегу бутерброд, поехал в парк. Он легко нашел скамейку, у которой стоял вчера с Наташкой, но не нашел ничего, напоминавшего об их пребывании. Макс долго стоял, прислушиваясь, но ничего кроме шороха листьев и проезжавших невдалеке машин не нарушало тишину. Дойдя до озера, он сел на свое привычное место и уставился на воду. Мысли метались, перебивая друг друга до тех пор, пока Макс не осознал, что пытается вспомнить какую-то телевизионную рекламу, где показывали, как совсем маленькие дети плавают под водой. Тогда это казалось ему странным и ненужным, а теперь от одной мысли об этом ему стало легко и радостно.
Всю неделю Макс был сам не свой. Все валилось из рук, посуда билась, работа стояла на месте, он не отвечал на звонки и ни с кем не хотел видеться. Он бесцельно слонялся по квартире, бродил по улицам, заходил в магазины в отдел игрушек и беспрестанно улыбался. Если к нему обращались с вопросом, отвечал невпопад, не помнил, что ел и почти не спал.
В очередной раз вернувшись домой, он увидел в прихожей белый халат. Как он мог про него забыть! Схватив халат, Макс побежал к машине, на ходу подсчитывая, сколько дней назад они привезли Наташку в больницу.
В приемном покое было шумно, он едва пробился к медсестре, которая отправила его в справочную. ─ Сажина Наталья? Так она выписалась сегодня. Часа два как ушла.
Макс растерянно оглянулся:
─ Куда ушла?
─ Домой, наверное.
« Вот и все» ─ оборвалось внутри и зазвенело в ушах.
«Вот и все» ─ проскрипели пружины закрывающейся за Максом двери.
«Все... Все... Все...» ─ ухало сердце где-то в горле.
Макс стоял у главного входа. Солнце давило в спину жаром бабьего лета. На скамейке перед ним сидела девчонка. Совсем подросток. Нос распух и покраснел, ресницы торчали частоколом, слипшись от слез. На коленях у нее лежал сверток, из которого выглядывал нос.
─ Наташка! – позвал Макс, и она повернулась к нему, зажмурившись от яркого солнца.
Он подошел к ней и встал рядом, и стоял, не отрываясь от ее глаз. Зрачки сузились от света, а глаза были синие. Даже скорее голубые.
─ Наташка? – спросил он и вдруг засмеялся легко и беззаботно, так как смеялся совсем недавно, впервые почувствовав тепло маленького Макса у своей груди.
─ Вот и все, ─ повторил он уже сам себе, и протянул руки за свертком…