Владимир Узланер
(Торонто)
Предрождественское
Мне машет мама крыльями-руками,
А я... меня ещё в помине нет.
Всё впереди у девушки, у Гали,
Во мне же нет ещё ни грамм, ни лет.
На этой фотографии давнишней
Я, может, где-то в воздухе витал
Средь запаха такой душистой вишни,
Наливки перебора и гитар.
Уже в её мозгу летало нечто,
Раскрывшей руки как бы невзначай,
Одновременно с той весной расцветшей,
И рядом с тем, кто чувственно молчал.
И книгу судеб, на мою удачу,
Раскрыл он и с сомнением прочёл
Такую знаменательную дату,
Когда на жизнь я был им обречён.
Я всё смотрю на царственную фею,
Взлетающую, словно светляки.
Я начал жизнь свою по мановению
Кокетливо качнувшейся руки.
Промчалось лето, примелькались ливни,
Уж поздно говорить и ‘да’, и ‘нет’.
Когда зимой в январский вечер дивный
Продрался с рёвом я на этот свет.
16 ноября 2014 г.
Бумажный ангел
Я таскаю с собою повсюду бумажного ангела,
Лишь вчера он из осени - словно с картины слетел.
Обожает Шопена, воинственным брезгует Вагнером.
Как живётся, бумажному, в нашей никчемной среде?
Я беседую с ним о его несуразных пророчествах,
Над его обещаньями добрыми долго смеюсь.
Неужели мастак поболтать, как и всякие-прочие?
Разгадал говорливо-отшельничью душу мою?
Поутру разбудил ты меня шелестящей мелодией,
За окошком посеял, так рано, ноябрьский снег.
Из него вырастает зима, что походкой молоденькой
Осторожно ступив, переходит на стайерский бег.
Как задует из щели – ты машешь отчаянно крыльями.
Бесполезно! Хозяин твой знает, пытался давно.
Это серые будни с потерями будто накрыли нас,
Мы застряли с тобою меж этих высоких домов.
...
За окном каждый домик скрипел
– словно пел ( вы не слышали? ),
И попыхивал в небо из труб камельковым дымком.
Белый снег воскурился над красными острыми крышами,
Ну, а нам не взлететь, да и вспомнить, дружище, о ком?
Овладел я английским, по-ангельски мне научиться бы,
А твои письмена иллюзорно-узорны в ночи,
Белым пишешь стихом по окну, как по ткани по ситцевой.
Не молчи, умоляю, Бумажный, хоть ты не молчи!
25 октября 2014
Как долго я болею нестихами...
Как долго я болею нестихами,
Нерадостью, немузой, неулыбкой.
Меня метель повсюду настигает -
Снаружи... и внутри рукою липкой.
Зима пространство всё заполонила,
И окна залепила мерзкой дрянью,
Как будто заморозила полмира -
В лицо нам белым тычется упрямо.
У нас уже сугробы выше крыши,
Под минус сорок застывает время.
До солнца даже в марте нам не ближе,
Чем до весны, до чёртова апреля.
Апрель заверещит многоголосо,
Своё тепло до донышка растратит.
И выйдут строчки из анабиоза...
И оживут в оттаявших тетрадях.
27 февраля 2014 г.
Золотой Париж серебряного века
“Я рад, что ты мои читаешь мысли,
Что осквернять не нужно мой язык,
Что я давно тобой из сердца выслан
И обречён быть в касте горемык.
Я знаю о твоих парижских шашнях,
Вас видели в задрипанном фойе.
С кем любовалась Эйфелевой башней -
Той ржавой современницей твоей?
Не питерский понятен твой румянец -
Как солнце африканское разлит.
Виной тому - художник-итальянец!
Спиртным всё так же от него разит?
Порядочность теперь уже не в моде,
Художества твои гнусней его.
Тебе важнее монпарнасский Моди,
Чем ночи наши белые с Невой.”
...
Париж, туберкулёзный Амедео
Гуляет вместе с ‘русскою сапфо’.
Ах, быстро как проносятся недели,
А впереди не светит ничего!
Как ничего? А быстрые рисунки -
Шестнадцать ню из обнажённых Анн.
Серебряного века меркнут сутки,
Хотя Париж ещё золототкан.
Что ждёт их за печальными устами?
Посмертный и прижизненный почёт,
И судьбы с разведёнными мостами,
Над жизненной рекой, что утечёт.
‘Шагал привёз в Париж волшебный Витебск’
И доживал свой долгий век Роден.
В Гранд-ОперА пойдите, вдохновитесь
‘Шехерезадой‘ Иды Рубинштейн.
14 сентября 2014