Сергей Москалев
Эдмонтон
(Очерк об участнике штурма Рейхстага
Михаиле Ивановиче Долженко)
Может, я за них живу?
Имя Михаила Ивановича Долженко, ветерана войны, участника штурма Рейхстага, проживающего в городе Эдмонтон, уже знакомо читателям альманаха по прошлогоднему очерку «Дед-раритет или последний из могикан». Прошёл год, воспоминания Михаила Ивановича опубликовали ведущие газеты России: Комсомольская Правда, Литературная Газета, Совершенно секретно, ещё более подогрев интерес к этому во многом уникальному человеку, живому свидетелю исторических событий ушедшей эпохи. В канун своего 90-летнего юбилея Михаил Иванович вновь поделился своими воспоминаниями, ответил на вопросы читателей.
─ Знаешь, никогда не думал, что доживу до таких, лет. Когда мне говорили об этом, гадая по руке, я лишь смеялся в ответ, не верил, и вот надо же, оказывается, правду говорили... Подумать только ─ 90 лет! Из моих одногодок 26-го года рождения с войны вернулось только двое из ста, теперь нас и того меньше. Может, я живу за них? Стараюсь не зацикливаться на возрасте, слежу за событиями в мире, читаю, по мере сил работаю в своей мастерской. Рад, что дожил до времени, когда о событиях Отечественной войны могу говорить без страха и оглядки. В Российской прессе мои воспоминания вышли выхолощенными, поэтому благодарен редакции Литературной Канады за возможность рассказать читателям о том, чему был свидетелем, честно, без купюр.
Словно напоминая о неумолимом течении времени, в квартире Михаила Ивановича и Тамары Борисовны Долженко раздался мелодичный бой настенных часов. Михаил Иванович открыл альбом с фотографиями, и мы начали неспешный разговор.
─ Я родился 13 августа 1926-го года в Курской области, в селе Мантурово. Отец по национальности украинец, мать русская. В самом начале тридцатых годов, когда в стране шла индустриализация, отец в поисках работы перебрался на Донбасс, в город Сталино (Донецк). Его взяли на металлургический завод имени Сталина. Впоследствии на этот завод устроилась и моя мать. Поселились мы на окраине города, в посёлке «Стандарт», в одной небольшой комнате деревянного барака для рабочих. Жили в постоянной нужде, первые воспоминания детства ─ голод 33-34-го годов. В нашей семье из шести детей выжило четверо ─ три сестры, да я, самый младший.
В восемь лет пошёл в школу. В это время с отцом случилось несчастье, он упал с крыши строящегося цеха и от сильного удара вскоре ослеп. Пенсия, которую начислили отцу по инвалидности, была очень маленькой. Ко всему прочему, будучи недееспособным инвалидом, он стал пить, буянить. И без того тяжёлая жизнь семьи стала невыносимой.
В младших классах, приходя в школу, я частенько обнаруживал в своей парте бумажный свёрток, в котором находился кусочек хлеба и масло. «Вот раззява! - думал я на того, кто сидел за этой партой до меня». Потом, годы спустя, моя одноклассница Зоя Камозина призналась, что свёрток с бутербродом подкладывала она. Её мама, зная бедственное положение нашей семьи, специально давала ей бутерброд «для Миши».
В 39-ом при металлургическом заводе имени Сталина открыли ремесленное училище. В виде исключения меня приняли туда в 13 лет, ─ мама выплакала, ведь брали туда только после семилетки. Я попал в группу, в которой готовили электрослесарей. Летом 41-го мы проходили практику. Я работал сначала помощником крановщика, затем меня перевели в цех по сборке противотанковых мин. Немецкие части были уже совсем близко, но все предприятия продолжали работать. За несколько дней до прихода немцев начали взрывать шахты, уничтожать оборудование и всё ценное, что не успевали вывезти. Нам, ученикам ремесленного училища, было приказано собраться для эвакуации. Приготовился в дорогу и я, но в самый последний момент мама настояла на своём и не пустила. Её сердце словно предчувствовало беду. Наших ребят увели на восток, больше их никто никогда не видел. Уже после войны я случайно встретил бывшего преподавателя ремесленного училища. От него узнал, что все ребята были убиты, но убили их не фашисты, а наши НКВДшники, чтобы советская молодёжь не досталась врагу. Они расстреляли их в поле, в 12-ти километрах под Макеевкой. Как такое могло произойти, ─ этот вопрос меня мучает до сих пор.
Сталино оставили без боя. За два дня до прихода немцев в городе воцарилось безвластие. Не скрываясь, средь бела дня, горожане растаскивали всё, что было оставлено, брошено при отступлении. Я набрал книг из городской библиотеки, взял лыжи из спортивной секции. Мне тогда крупно повезло, ─ из подвала городского холодильника удалось вытащить половину коровьей туши. Мать её засолила. Это мясо спасло нашу семью от голода в первую военную зиму.
16 октября к Сталино подошла колонна немецкой техники. Дядя Антон помню, часто повторял: «Не бойтесь германцев! Вот придут они, булки будут по копейке!» О немцах я знал главным образом из рассказов нашего соседа, который в Империалистическую войну попал в плен. Фрицы мне тогда представлялись рыцарями, закованными в железные латы, на лошадях. Но вместо средневековых рыцарей я увидел длинную вереницу современных автомобилей. Колонна техники медленно вползала в город. Среди гула моторов слышались звуки губной гармошки. По бокам дороги плотной толпой стояли горожане. Среди них увидел многих знакомых, соседей по двору. Я поразился, ─ люди приветствовали немцев, махали им руками, женщины подбегали к машинам, протягивали солдатам хлеб, сало. Солдаты горланили песни, улыбались нам, смеялись. От угощений не отказывались, не брезговали. Я хоть в школе и училище не был ни пионером, ни комсомольцем, но тут слёзы навернулись на глазах. Так мне стало обидно за наших граждан!
Первые дни оккупации запомнились посещением городской тюрьмы. Ворота были открыты, любой мог свободно попасть внутрь. Вместе с мальчишками я оказался в тюремном дворе, и первое, что увидел, ─ яма, наполненная присыпанными известью трупами. Как оказалось, перед тем, как оставить город, в тюрьме расстреляли всех арестантов, кого не успели вывезти, без разбору. Собирались люди, некоторые искали и находили своих родственников.
И ещё одна история врезалась в память. Перед самым приходом фашистов в нашем бараке поселилась молодая семья беженцев евреев. У них была маленькая девочка Надя. Они пытались спастись, эвакуироваться, но не успели. Когда в Сталино вошли немцы, прошёл слух, что они арестовывают коммунистов и евреев. Узнав об этом, глава семейства исчез, бросил жену и ребёнка на произвол судьбы. Маму Нади забрали ночью по наводке соседа полицая, а девочку мать успела спрятать. Обнаружили Надю утром, когда она в поисках мамы вышла в коридор. Мы спрятали её в нашей комнате, а потом вместе с ней ходили по деревням. Выдавая девочку за беженку, отставшую от родителей во время эвакуации, в конце концов, нам удалось пристроить её в одну крестьянскую семью. Прошли годы, следы девочки затерялись. Однажды мне поручили проведать заболевшего бригадира. Постучал в его дом, дверь открыла женщина, удивительно похожая на Надю. Я поначалу ещё сомневался, она ли это, но тут из комнаты вышла её приёмная мать, тёща бригадира, и сомнения улетучились. Очень трогательная встреча получилась.
Михаил Иванович ещё долго рассказывал о жизни в оккупированном Донецке, точнее, о двух годах выживания. Эта тема заслуживает отдельного внимания, и пока я её опущу. Скажу только, что все в семье Михаила Ивановича остались живы, дождались прихода частей Красной Армии. Сталино освободили вечером 7-го сентября 1943-го, а уже утром 8-го Михаил Долженко добровольцем ушёл на фронт. Знание электротехники предопределило род службы, рядовой Долженко стал связистом и впоследствии принимал участие в боях по освобождению Украины, Прибалтики и Польши, дошёл до Берлина.
Михаил Иванович служил в 674 полку, принимал участие в штурме Рейхстага. В его задачу входило налаживание связи между передовыми подразделениями и штабом полка. Так как проводная связь часто подводила, да ей особо и не доверяли, то наиболее важные сообщения, например, данные разведчиков или приказ о начале общего наступления, необходимо было доставлять в пакетах из рук в руки. В силу своих служебных обязанностей Михаил очень хорошо знал не только простых солдат, но и командный состав полкового уровня. На передовой чаще всего он находился в расположении полковой разведки, где служили самые отчаянные сорви-головы. Именно им, разведчикам 674 полка, удалось первыми пробраться на крышу рейхстага и привязать самодельное знамя победы к скульптурной композиции Вильгельма Первого. Теперь историки знают этих бойцов пофамильно, о них написано в Википедии, а Михаил Иванович был знаком с ними лично, дружил с Гришей Булатовым, своим одногодкой, который попал в кинохронику Романа Кармена, как солдат, который первым установил знамя Победы над поверженным Рейхстагом. Правда, знамя это было не официальное, а самодельное, но тогда, в первые дни мира, никто не придавал этому значения.
Михаил Иванович вспоминает:
─ K середине дня 30 апреля 1945-го года сложилась следующая ситуация: красное знамя на крыше Рейхстага установили, но само здание ещё не взяли. Увидев знамя, командир 674-го полка подполковник Плеходанов, доложил об этом командиру дивизии генералу Шатилову, тот выше – Жукову. Жуков поспешил отрапортовать в Москву: «Рейхстаг взят!» Сталин прислал поздравление, новость пошла в газеты. Но немцы рейхстаг подожгли, нашим разведчикам пришлось спуститься вниз и занять оборону на первом этаже, в подвале, там, где находился немецкий госпиталь. Подкреплению пробиться не удавалось: всё пространство перед рейхстагом хорошо просматривалось и находилось под плотным обстрелом снайперов. В это время меня вызвал начальник штаба полка подполковник Жаворонков и поручил любой ценой доставить в Рейхстаг пакет для командира 1-го батальона капитана Давыдова и командира 2-го батальона капитана Логвиненко. На полковом наблюдательном пункте в доме Гиммлера я разузнал, как пробраться в Рейхстаг, там же оказался случайным свидетелем, как командир 756-го стрелкового полка Зинченко вручал будущее знамя Победы Егорову и Кантарии. Мне запомнилась эта сцена. Знамя находилось в специальном футляре. Мат стоял невообразимый, видимо Зинченко уже знал о знамени, которое подняли над Рейхстагом наши разведчики.
Королевская площадь перед Рейхстагом была усыпана трупами наших солдат, стонали раненые, до наступления темноты их было невозможно вытащить в безопасное место, c окон били снайперы. Пробравшись в Рейхстаг, я столкнулся нос к носу с безоружными гитлеровцами. Поразительно, словно пребывая в трансе, они не обращали на меня никакого внимания, никуда не убегали, не прятались, свободно ходили справлять нужду в оборудованные уборные, никто их не задерживал. В подвале Рейхстага, там, где находился немецкий госпиталь, я разыскал командиров первого и второго батальонов, передал им пакет из штаба полка. Через два дня, 2 мая, Берлинский гарнизон капитулировал. Меня опять вызвал полковник Жаворонков. Указав на трёх-четырёх человек, он приказал провести их в расположение батальона Логвиненко к разведчикам Сорокина. По дороге я узнал: эти люди ─ корреспонденты из Москвы, хотят запечатлеть на плёнку водружение знамени Победы. Что тогда возле Рейхстага творилось! Все смеются, обнимаются, поздравляют друг друга! А крышу Рейхстага с корреспондентами я не полез. Да я и не понимал тогда исторической значимости происходящего. Главное ─ Победа! Московских корреспондентов отправили на съёмки к нашим разведчикам неспроста, о Грише Булатове, они уже знали. О Егорове и Кантарии никто понятия не имел.
Жизнь связиста Долженко много раз висела на волоске. Но смертельная опасность исходила не только от врага. На фронте Михаила Ивановича был связным пункта сбора донесений и по роду своей службы общался с вышестоящим армейским начальством полкового уровня. Донесения особой важности он должен был передавать офицерам исключительно из рук в руки. Но, разыскивая своих командиров, он иногда оказывался невольным свидетелем многих, мягко говоря, «неприглядных» событий, а точнее, преступлений. Однажды младший сержант Долженко уже копал себе могилу. Дважды его собирались расстрелять свои же командиры. Но в самый критический момент, словно ангел хранитель закрывал его своим крылом, оберегал от смерти.
─ После войны, в 1947-ом, арестовали меня за острый язык, ─ продолжает разговор Михаил Иванович, ─ отправили под конвоем в Потсдам, к заместителю начальника управления контрразведки оккупационных войск в Германии (СМЕРШ). Причиной ареста стало письмо от родной сестры, всё в разводах от слёз. В письме сестра жаловалась, что лето в этом году выдалось неурожайным, ввели карточную систему, a у матери украли хлебные карточки. Мать с сёстрами опухли от голода, боятся, что не дождутся встречи со мной, умрут. И как такое письмо пропустила цензура! На очередных занятиях по политподготовке, когда политрук расхваливал хорошую жизнь советского народа, я возмутился и рассказал о письме от сестры. Что тут началось! Но в который раз повезло ─ подполковник СМЕРШ, который меня допрашивал, оказался в прошлом директором школы. Прочитав письмо сестры, он вошёл в положение и, глядя мне в глаза, тихо произнёс: «Мне доложили кто ты, что ты. Так вот запомни, сынок, запомни на всю оставшуюся жизнь: хочешь жить ─ молчи! Никогда, ни при каких обстоятельствах, не говори о том, что видел на фронте. Даже матери родной!»... Вот я и молчал. А через некоторое время случилось чудо ─ пришло письмо от сестры, в котором она сообщала о том, что из военкомата привезли домой мешок картошки, мешок проса и несколько американских посылок с одеждой. Так что, мир не без добрых людей.
─ Михаил Иванович, ─ я прерываю воспоминания ветерана, ─ a теперь вы часто вспоминаете войну?
─ Часто. Ты не поверишь, только сейчас стал осознавать весь ужас, который пришлось пережить на фронте, страх, когда снайпер бьёт по тебе, а ты молод, ты жить хочешь. Но это ещё как-то можно понять, враг есть враг, но как выразить ужас, когда тебя без суда и следствия хочет расстрелять свой же командир или когда на твоих глазах командир собственноручно расстреливает подчинённого, срывая на нём свою злость, списывая это преступление на законы военного времени? Вот это действительно страшно! Два года на передовой. Почему мне так везло?! На моих глазах погибло столько людей, а я даже серьёзно ранен не был. В 95 году перенёс обширный инфаркт, половина сердца не работает, после этого прошло уже 20 лет, а я всё ещё жив!
─ Михаил Иванович, ─ смеюсь я, ─ потому что обо всём увиденном и пережитом вы должны рассказать потомкам. Пока не расскажете, не умрёте.
B последние годы Михаил Иванович нарушил обет молчания, будто камень с души сбросил. Словно желая исповедаться, выговориться, он может рассказывать o войне часами. B своих воспоминаниях ветеран часто обращается к теме цены человеческой жизни, с горечью говорит он о чрезмерной, ничем неоправданной жестокости командиров к своим подчинённым. Эта тема в российской прессе, в нашей литературе до последнего времени находилась под строгим запретом, да и теперь она всё больше под грифом «совершенно секретно», ─ срабатывает самоцензура. Пару месяцев назад я принёс Михаилу Ивановичу книгу Николая Никулина «Воспоминания о войне». Находясь под впечатлением от прочитанного, Михаил Иванович признался: «Теперь я могу умереть спокойно, хоть у одного из нас хватило мужества сказать правду».
Боль, которую ветеран держал в себе 70 лет, становится осязаемой в его рассказах, она подкрепляется фактами, цифрами, фамилиями, должностями, указанием времени и места действия. Жутко становится от услышанного. Невольно задаешься вопросом: «И это были "наши", и это были мы?» Но изменила ли нас мирная жизнь? А если нет, то, может, именно поэтому мы так и живём? Может, заслуживаем?
Демобилизовался Михаил Иванович в 1950-ом году, шёл ему тогда 25-ый год. Примечательна его послевоенная жизненная одиссея. Вернувшись в родной город, он устроился лепщиком-формовщиком в скульптурную мастерскую, пригодились способности к рисованию и лепке. Мастерскую возглавляла известная на Донбассе семейная пара скульпторов ─ Костин Владимир Макарович и Водопьянова Клавдия Пантелеймонова. Михаил Иванович вспоминает:
─ Поступила директива правительства об увековечивании памяти воинов павших в боях, а также о героизации тяжёлого труда шахтёра. Необходимо было в кратчайшие сроки создать и установить разнообразные типовые памятники. Было выбрано несколько вариантов: молодой шахтёр, физкультурник, воин с автоматом, воин с венком, со знаменем. Нужна была натура. Костин решил искать физически крепких ребят среди студентов физкультурного техникума. А я в то время и сам был в неплохой физической форме, в конечном итоге выбор остановили на мне. Скульптура с моей физиономией «Молодой шахтёр» была отмечена на Всесоюзной художественной выставке. Работы было очень много. Устанавливая памятники погибшим, я за несколько лет исколесил весь Донбасс, ─ братских могил на Донбассе не счесть. Чтобы справиться с большим объёмом работ: месить цемент, таскать глину, песок, кирпичи, ─ создали бригады рабочих, но нанимал я только подростков, тех ребят, чьи отцы погибли на фронте. Их матерям материально было особенно трудно, мы давали возможность мальчишкам, заменяя своих отцов, становиться кормильцами в семьях.
Во второй половине пятидесятых, работая бригадиром отделочников, Михаил Иванович принимал участие в строительстве Змиёвской ГРЭС. Делал лепные работы на фасадах зданий: фронтоны, капители, балясины. Затем занимался мозаичной отделкой полов. Оформлял противотуберкулезный санаторий Всесоюзного значения под Харьковом (станция Занки). В шестидесятых годах его пригласили работать в Донецк в художественную мастерскую резчиком по кости. Дело это было новое. Если раньше вся коровья кость шла на производство клея, то в организованной мастерской резчики по кости создавали уникальные сувениры, пользовавшиеся у населения большим спросом. Даже выйдя на пенсию, Михаил Иванович дома не сидел, продолжал работать.
Супруги Тамара Борисовна и Михаил Иванович Долженко вырастили двух дочерей. Обе получили высшее образование, старшая стала инженером-строителем, младшая врачом-стоматологом. Жизнь шла своим чередом, у четы Долженко появились внуки. Первой в Канаду уехала младшая дочь, а через несколько лет туда перебралась и старшая. Родители остались одни. И хотя с родным городом была связана вся жизнь, выбирать в той ситуации им не приходилось. Несколько раз они приезжали к дочерям в гости, а в 2002-ом году было принято решение переехать в Канаду на постоянное местожительство.
Благополучие в Канаде ─ не манна небесная, с неба не падает. Находиться на иждивении у детей было не в характере ветерана. На чужбине Михаил Иванович быстро нашёл применение своим талантам. И хотя английский у него не пошёл, но в поиске работы это не стало большой помехой ветерану. Работа сама находила мастера. Вскоре о деятельном старике, у которого золотые руки, (а главное, низкие расценки), узнала вся округа. Починить забор, отремонтировать веранду, восстановить старую мебель? ─ Ноу проблем! ─отвечал ветеран.
В этом году Михаилу Ивановичу исполняется 90 лет. И хотя силы у ветерана уже не те, без дела он не сидит, работая на дому, находит выход своему творческому потенциалу. Что делает? Взялся за оформление картин. Хорошая рама в Канаде стоит дорого, а ведь удачно подобранный багет зачастую буквально преображает картину. Расценки Михаила Ивановича не сравнить с магазинными, и клиенты не заставили себя ждать. Изучив автобусные маршруты, Михаил Иванович стал частым посетителем местных комиссионных магазинов. Там его уже знают и старые картины, которые не нашли своего покупателя и идут в утиль, не выбрасывают, а отдают мастеру бесплатно. К выбору багета Михаил Иванович подходит щепетильно, картины, к которым прикасаются его золотые руки, благодаря красивым рамам, приобретают вторую жизнь.
Так и живёт последний участник штурма Рейхстага, вполне себе полноценной жизнью, своим жизнелюбием подавая прекрасный пример для подражания. Более 70 лет прошло с того дня, когда его, стрелка 320-ой Енакиевской дивизии, зачислили в связисты. Эту армейскую функцию связи он сохранил и поныне, оставаясь живой ниточкой, соединяющей день сегодняшний с давно ушедшей эпохой.
Уверен, к его воспоминаниям будут обращаться историки многих поколений. А нам, его современникам, остаётся пожелать ветерану крепкого здоровья и долгих-долгих лет жизни.