Рубен Сукиасян
(Миссиссага)
Первый снег.
Предутренние сумерки. За окном непривычно бело.
Сергей, шестидесятидвухлетний пенсионер по инвалидности, открывает глаза, мельком угадывает в темноте очертания шкафа, в голове все слипается, тяжесть в веках смежит глаза и он опять погружается в сон. Но сон этот уже поверхностный, он слабо ощущает две реальности, силится вернуть интригу сна, привидевшиеся лица, но туман в голове ослабевает, он открывает глаза и из возникшей пустоты ниточка будней возвращается к нему. Лежит с открытыми глазами, смотрит на старый платяной шкаф и ничего особенного не видит. Все привычное, свое. Откидывает одеяло, осторожно, чтобы не скрипеть кроватью, спускает ноги, натягивает на ступни в носках вязанные из ковровых ниток следы, влезает в мохнатые домашники и тихо,чтобы не разбудить спящую в кровати рядом жену, встает. В постели было тепло и ноги в шерстяных трико стынут. Подходит к дверям,
светящаяся цифра термометра на стене показывает тринадцать градусов. Холодновато. Он натягивает байковый спортивный костюм и выходит в столовую.
Зима. Берложья жизнь. Весь день в обогреваемой столовой, за месяц набегает приличная сумма за электричество, дороговатый рынок… Сергей включает калорифер, садится в кресло, нажимает на кнопку торшера и берет со столика выхваченный светом журнал “Природа” за восемьдесят четвертый год.
В сознании всплывают ночные стоны за стеной. В соседней смежной квартире тяжело отходит старый жилец. Бывшему замминистру образования далеко за восемьдесят и мельком увиденный Сергеем в их квартире лик со взъерошенными волосами и глубоко запавшими глазами не выходит из головы. Он никак не вяжется с тем осанистым мужчиной с барскими манерами, каким он знал его прежде. Длится это уже больше года, а слова – атеросклероз, старческое слабоумие, ригидность – ничего Сергею не говорят: что означает сей конец? Наказание за неправедно прожитую жизнь? А что значит праведно и неправедно? Живешь себе…Тогда зачем эта унизительная немощь, да еще маразматические выебоны. Старик живет – смешно сказать живет! –с сыном. Сыну наверняка нелегко. Ему самому под шестьдесят, тут самому еще пожить, а вот тебе. Любопытно - он груб, терпелив или ласков с ним? Должно быть, по всякому бывает. Сталкиваясь с сыном старика в подъезде, Сергей отводит глаза. Зачем?
- Получается… надо незаметно слинять из жизни - бубнит Сергей и утыкается в открытый журнал.
В комнате постепенно светает. Сергей выключает свет. Надо подогреть борщ. Жена, Зося, полячка из Львова, с которой он познакомился в Москве, варила борщ по-своему, и сначала кусочки жаренных сосисок в супе казались Сергею недоразумением. Потом привык, и сегодня борщ вызывает у Сергея чувство глухого недоумения совсем не поэтому.
Было это года три-четыре назад. Был опять унылый декабрьский день, опять вдвоем в четырех стенах столовой – и то ли тоска заела, то ли что: нападала на него иной раз такое, - он дозвонился на работу к другу и сказал, что ждет его на борщ. Почувствовав настроение Сергея друг обещал придти. Сергей прождал больше часа, гость не пришел. Похлебав нехотя полтарелки борща, Сергей пошел лег. А потом ночью был этот странный инфаркт.
Во сне было неспокойно. Сергей открыл глаза. Лежал он на спине и руки невольно потянулись к животу. Его слабило от дрожи в желудке и тошноты. Сергей попробовал глубоко вдохнуть, проглотил слюну – не помогло. Попытался волевым усилием прекратить ощущение недомогания, не вышло. Стало еще хуже. Было странное ощущение чужого тела. Не было страха, но исчезла и уверенность. Встать или будить жену. Сергей дотронулся до жены. Зося проснулась, включила свет. Взгляд ее стал жестким.
- Дай что-нибудь…
- Потерпи, я позвоню в скорую.
Приехала скорая, потом инфарктная бригада. Втроем его спускали с лестницы на носилках. Сергею было неудобно и неуютно. Потом бокс и это странное состояние отрешения. Это даже не терпение. Отрешенное ожидание и Зося все время рядом. Тянулись дни. Через месяц его выписали. Тогда впервые у него со всей полнотой появилось ощущение, что кроме воли у него есть еще и тело. Со временем борщ, тоска и больничное состояние отрешения сплелись в неразрывный эмоциональный узел, который он всякий раз гнал от себя прочь...
Сергей идет на кухню. Надо подогреть борщ. Через дверь в окне веранды он видит снег. Сергей выходит на веранду, подходит к окну. За окном феерия зимней сказки. За ночь намело снегу и все за окном потеряло привычные серые очертания. Деревья в снежной шубе. Снег, снег на мостовой, все тонет в белесой пелене снегопада, даль стерлась и пространство замкнулось. И от всего этого веет детским ощущением уюта… “Снег
кружится, кружится, летает…”- проносится в голове. Что-то из далекого прошлого возвращается к нему. Санки, мальчишки на улице, ботинки с прикрученными коньками. Поздний вечер. Летишь по мостовой, резкий поворот и влетаешь в сугроб на газоне. Сами собой в голове возникают стихи…
Мороз уж заморозил пальчик,
Ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно…
Сергей оборачивается. В углу, рядом с дверью, лежат стянутые бельевой веревкой ножки стула. Это он чинит старый развалившийся стул. Смотрит на дело своих рук, потом поворачивается и идет к чуланному шкафу, открывает дверцу и аккуратно начинает высвобождать дальний угол. Добирается до буржуйки, достает буржуйку, трубы к нему, возится с трубами, с форточкой и ставит на веранде печь-времянку. Теперь дело за ножками. Он разматывает веревки, достает ножовку и начинает распиливать их на дрова. В дверях появляется Зося:
- Сдурел, - улыбается она и уходит.
Разведя огонь в печи, Сергей приносит кастрюлю с борщом и водружает ее на печь. Потом суетится на кухне: тарелка, горчица, сметанка, черный хлеб. Потом достает тутовую водку. Ее жена по утрам принимает – полрюмки от артрита.
Намазав на хлеб тонкий слой горчицы и посолив, Сергей наливает в рюмку водку, пьет, откусывает хлеб с горчицей и принимается за борщ. Гудит печь, ароматно пахнет красный борщ. За окном валит снег, падает густо и крупными хлопьями. Сергей наливает вторую рюмку. Подняв, он долго держит ее над столом. Расползшаяся вялость в мышцах тяготит его. Долго смотрит на рюмку, чувствует как пальцы держат ее, его пальцы кажутся ему сами по себе и он не понимает как они разжимаются и рюмка падает на стол. Лужицей растекается водка - резкий запах тутовки плывет над столом. После недолгой паузы Сергей кладет рюмку в тарелку с остатками борща и несет ее на кухню в мойку. Убирает на балконе со стола. Губкой и тряпочкой сушит лужицу водки. С тряпочкой в руках смотрит в окно.
Валит снег, скучно трещат ореховые ножки в печи. Сергей поворачивается к двери и говорит сам себе:
- Убрать к чертовой матери…
По старой памяти…
Февральский слякотный день. Снег под ногами хлюпает бурой жижей. Зябко, и знакомые до чертиков улицы кажутся чуждыми и неуютными. Сурик с Борей стоят у продовольственного ларька и неторопливо едят из бумажного кулька жаренный арахис. Арахис отсырел, вязнет в зубах и отдает мыльным вкусом. Перед ними на узеньком прилавке в пузатых стопках стынет водка, но они не торопятся ее выпить.
Боря, встретив Сурика, застрял. Он знает, что Сурик проведет весь день на улице и ему по старой памяти совестно оставлять его одного. Во всяком случае он испытывает нечто подобное. Домой, как в былые времена, его не потащишь: Сурик не тот. А дома жена, привычные заботы, взрослые дети, и дружеские посиделки выбивают из колеи, а, возможно, и мешают жить. Боре живется не просто, жизнь давит. Но смысл не утерян и он крутится. С трудом сводит концы с концами, но при редких встречах с Суриком норовит то водочкой угостить, то сигареты купить, то мелочь ему подсунуть.На Сурика Борины потуги оставляют унылое впечатление, но по старой памяти он не придирается, а при его нынешней уличной жизни и водочка, и сигарета – все впрок.
После продажи квартиры Сурик кантуется бог знает где и ходит на улицу как в дом родной: постоять, посидеть, перекинуться словом, словить случай – провернуть дельце или гульнуть. Знакомых много и хотя все знают, что Сурик на мели (американская получилась фраза, но своей, местной, для этого
случая мы еще не придумали), все поняли, что денег у него уже не водится, но у всех еще на памяти его угощения и пока его принимают, с ним водятся.
Впрочем, говоря все помнят, я грешу против истины, это как в жизни – помнят те, кто помнит. Помнят люди совестливые, и таких мало. И не помнят те, кто не помнит, и таких больше. А общаются с ним большей частью, как с человеком, который не может угостить, то есть без особого интереса.
А было дело: продал он квартиру, собирались с женой купить новую, попрестижнее. Тылы ему казались обеспеченными, жену он, вроде, держал крепко, а она была при приличной работе, при деньгах, да и из богатой семьи, из новых этих. Подумал он тогда, авось вывернется и загулял на квартирные деньги. Месяц не выходил из загула. «Какие деньги тратит» – удивлялись знакомые. Все смешалось: день, ночь. Всего было вдоволь: и питья, и собутыльников. Опомнился когда деньги кончились. Где он спал в ту ночь, не помнит, но стащил он из этого дома трехлитровую банку с соленьем и раненько утром пришел с ней в кафе. Скинулись с ребятами на водку, и все лезли руками в банку за закуской. Было весело и пусто на душе.
Не вывернулся. Жена ушла от него. Тогда и прибило его к нынешней его женщине. Женщина как женщина, все на месте и одета прилично, только пьяная муть в ее глазах всех наводит на мысль - бомжуют. Хотя Сурик как всегда выглядит аккуратно: мешковатые брюки чисты и отутюжены, сорочки с форсом, пробор в редких, уже седых волосах всегда ровно зачесан, но что-то неуловимое – пальто ли временами не по сезону, красное ли, испитое лицо – выдают недомашний быт. Бомжуют? Но люди задаются при встрече иным вопросом: на что живут?
Со своей пассией Сурик галантен: в этой паре – он мужик, он добытчик. То у близких, то у знакомых стрельнет. С
уходом прежней его жены лимит доверия к нему в среде значительно пал и делов подцепить удается ему заметно меньше. А ведь хочется иногда развернуться, гульнуть по старой памяти. И говорят, пошел же он на то: стащил у старого приятеля из дома золотишко. Заявился он со своей женщиной как-то летом к старому своему приятелю и остались они заночевать. Лето было в самом разгаре, жена приятеля с ребенком уехала отдыхать к родным и в валящую с ног жару приятель маялся один дома. Сидели, коротали ночь. Потом уже, после приезда жены приятеля выяснилось, что золотые кольца исчезли из дома. Кто? Когда? И не спросишь. Время-то прошло. Только Сурик, который уже год не заходит больше к этому приятелю. А если это действительно он, может ему бы по старой памяти зайти к нему, признаться? Но это уже я что-то не то.
Сурик с Борей стоят на углу. Боря мнется, хочет уйти.
- Дай сигарету, - не отпускает его Сурик.
Боря злится, достает из кармана двести драм и протягивает Сурику:
-Купи себе, чай не барин.
Сурик зло, с прищуром смотрит на него и просит:
-Одолжи еще двести драм. – Отходит к ларьку. Возвращается к Боре и протягивает ему пачку Pall Mall .
- На, кури хорошие сигареты…