Роман Кушнер
(Суррей)
К весеннему празднику Песах. Посвящается памяти погибшим солдатам на фронтах Великой Отечественной Войны.
"…И сказал Господь… Я увидел страдание
народа Моего в Египте и услышал вопль
его… и иду избавить его от руки Египтян и
вывести его из земли сей… в землю
хорошую и пространную, где течет
молоко и мед, в землю Хананеев,
Хеттеев…"
Жёлтая звезда
повесть
Польша начало месяца нисан 5701 год по еврейскому летоисчислению (апрель 1943 год)
Танковый мотор перешёл на низкие ноты и довольно заурчал, успокоившись у полуразрушенных строений на краю поля. Таких брошенных ферм на территории Польши старший лейтенант Моисей Гельман навидался немало. Башенный люк откинулся, и из него появилась голова заместителя командира танкового батальона капитана Бориса Черновца. Их часть располагалась в трёх километрах отсюда. От разведчиков поступил сигнал, что в этом районе замечена группа вооружённых людей и бронетранспортёр. Дали команду проверить. Борис уговорил друга проветриться вместе с ним напоследок. У Моисея всё время открывалась осколочная рана в боку, часто кровоточила и его в приказном порядке направляли в полевой госпиталь. Голова после контузии беспокоила в последнее время всё чаще.
- Миша… - Черновец на секунду прервался, растёгивая шлемофон, - прогуляться не желаешь? - Он кивнул в сторону приземистых зданий.
Приглядевшись внимательнее, Моисей увидел натянутую в несколько рядов колючую проволоку. Трое автоматчиков под командованием старшины Шуть спрыгнули на землю, мотор рыкнул, и танк потихоньку двинулся в ту сторону. Вскоре показалась большая территория со сторожевыми вышками на углах. По периметру разместились несколько длинных бараков. Через распахнутые ворота стал виден вытоптанный по центру плац, аккуратно обозначенный ровными рядами мелких, вбитых в землю камней. Спустившись на землю, Моисей поморщился от колющей боли и вполголоса выругался. С брони попрыгали оставшиеся трое автоматчиков. Не оглядываясь, ст. лейтенант махнул рукой и медленно направился к баракам. Солнечный апрельский день даже как-то не вязался с этим мрачным местом. Он насчитал шесть длинных одноэтажных строений, административный домик и ещё один небольшой барак, стоящий вглубине особняком. Оказалось, что он был дополнительно обнесён колючей проволокой, а со стороны общего лагеря путь к нему преграждала высокая, метра в три, металлическая сетка. Через отворённую в ней створку подошли к бараку. Дверь с торца здания была наглухо закрыта и заперта на большой висячий замок. Моисей дождался, когда его собьют, сдвинул автомат на грудь и приказал ефрейтору:
- Мустабаев, заберите бойцов и двигайте к старшине, заканчивайте побыстрее.
Дверь была заперта ещё и на внешний запор. Он подошёл вплотную, прислушался, кругом стояла мёртвая тишина. Только сейчас обратил внимание, что не слышит пения птиц, хотя в полукилометре отсюда пернатые буквально надрывались на все лады. Оглянулся - солдаты прочёсывали бараки а "тридцатьчетвёрка" утвердилась в центре плаца. Опущенное дуло орудия было направлено в его сторону. Проклиная себя, что глупо поступил, согласившись на этот рейд, оттянул щеколду и, забывшись, с силой рванул дверь на себя. Ничего не произошло, зато от резкой боли в боку в глазах потемнело и поплыли радужные кольца. Ст. лейтенант замер, в раздражении дожидаясь, когда утихнет боль. Наконец, осторожно заглянул вовнутрь, но со света ничего не увидел. Тогда из полевой сумки достал трофейный фонарик, включил его и шагнул вперёд.
Ему повезло, что перед этим догадался вдохнуть побольше воздуха да вдобавок не успел пообедать, а то бы непременно вывернуло наизнанку. Плотная, влажная, невыносимая вонь моментально окутала Моисея с ног до головы. Смердело застарелой, разлагающейся мертвечиной. Затаил дыхание, скользнул лучом вдоль стен, собираясь тут же выскочить наружу, как вдруг, заметил ряды каких-то блёсток отраженного света. Пригляделся. Не моргая, не него смотрели несколько пар человеческих глаз. Смотрели спокойно, словно заворожённые только что увиденным.
Терпеть стало невмоготу и Моисей выскочил наружу, с жадностью глотая свежий воздух. Как назло, начала раскалываться голова. Но теперь ничего не оставалось, как довести начатое дело до конца. Он достал из нагрудного кармана новенький носовой платок, подаренный шефами, плотно приложил к лицу и во второй раз сунулся в эту "мертвецкую". На сей раз глаза к полумраку привыкли быстрее и в фонаре необходимость отпала. Вдоль стен тянулись дощатые нары в два этажа, словно клетки для мелких животных, только без дверок. Кое-где из тёмного нутра торчали приподнятые головы и созерцали. Созерцали серьёзно, с животной непосредственностью.
Увиденное ошарашивало. В этой жуткой распирающей зловонии Моисея словно окатило ледяной водой, тело непроизвольно сжалось в комок. Дважды пораненному, повидавшему смерть во всех её непристойных видах, ст. лейтенанту вдруг стало невероятно страшно, как бывает в далёком детстве. И было с чего - на него смотрели детские головы, живые головы! Неизвестно сколько бы длилось это окаменение если бы не несколько тоненьких и слабых, как дуновение ветерка, голосов. Они звучали невпопад, не смысл был понятен. Они просили по-немецки "брод" и "васер".
Моисей растерялся и не мог сообразить сразу, что же полагается делать в таких случаях? Сработало фронтовое правило, а вместе с ним вернулось самообладание: не знаешь, как поступить - спроси у командира. Он круто развернулся и, прихрамывая, затрусил к танку. Борис увидел ковыляющего к ним Михаила и сразу догадался, что произошло нечто неординарное. Он спрыгнул вниз и вопреки существующей инструкции, бросился навстречу, но не успел. Ст. лейтенант сделал ещё несколько десятков шагов, схватился за голову и мягко повалился на землю.
В горле отчаянно щипало. Он с натугой откашлялся и открыл глаза. Во рту всё ссохлась и ощущался неприятный запах и привкус спирта. Моисей непонимающе огляделся. Неподалёку темнела ферма, рядом на большом замасленном куске брезента лежали и сидели маленькие фигурки, но почему-то с неестественно большими головами. Своими оголёнными черепами, сморщенной синюшно пергаментной кожей и круглыми запавшими глазницами они больше напоминали представителей какой-то дьявольской цивилизации. Тонкие палочки рук и ног казались соединёнными узловатыми шарнирами. Многие молодые бойцы, видимо стесняясь, отворачивались друг от друга. Борис на корточках с фляжкой в руке сидел около него и глядел в ту же сторону. Было странно наблюдать Борькино широкое, грязное лицо в пятнах копоти, которое удивительно стало напоминать физиономию их батальонного кашевара, выходца из далёкой Бурятии. Из узких щёлочек глаз сочилась влага и оставляла на его толстых щеках светлые подтёки.
- Покормить бы… - прошептал Моисей.
Борис резким движением отёр лицо рукавом комбинезона, повернулся:
- Всё в порядке, Миша, отдыхай. Кашу приготовили, будут кормить, - он кивнул в сторону костра. Заметив протестующий жест, добавил, - Успокойся, знаем, что надо пожиже и понемногу.
Он помолчал, затем, отводя взгляд, спросил:
- Ну, а ты, сам-то как? Подняться сможешь?
- Куда денусь? Подымусь. Я что, надолго сознание потерял? - Не ожидая ответа, продолжил - Извини, что так получилось не вовремя. Дай хоть водички глотнуть, а то напоил, а закусить не даёшь.
- Миша, я бы тебя не спрашивал, - убирая фляжку сказал Борис, - давно вызвал бы транспорт и отправил всех вас в госпиталь, но видишь ли какая петрушка. Радист доложил, - он взглянул на часы, - поступила команда: всем немедленно вернуться на базу. В общем, сам понимаешь, началось. Я доложил начальнику штаба и он просил тебе передать, чтобы вы самостоятельно направлялись в госпиталь и по возможности доставили туда этих пацанов
- А разве ещё кто-то остаётся?
- Да, ефрейтор Мустабаев, ему тоже в госпиталь. После ранения в голову один глаз почти перестал видеть, ты знаешь. Так что, держитесь друг за друга. И ещё начштаба убедительно просил объяснить, что помочь сейчас нет никакой возможности. Всё, что на колёсах и движется - вперёд и только вперёд, приказ командующего соединением.
- Боря, но до госпиталя, если пёхом, дня три добираться, - удивился Моисей, - Мы-то ладно, а детишки как? Да и продукты нужны.
- Не волнуйся, мы оставили вам всё, что у нас было плюс НЗ экипажа. Как-нибудь прокормитесь, хотя какие из них сейчас едоки? А там, глядишь, и попутка попадётся. Да, автоматы приказано забрать, всё равно в госпитале оприходуют. На вот, возьми мой парабеллум на всякий случай, разведчики ещё достанут.
Подумал, снял с пояса вторую фляжку:
- Вот, тяжко будет, глотнёте на пару. Всё, извини, брат, надо "когти рвать". И это… ты уж держись, Миша, - он сжал ему руку, - возвращайся побыстрее.
* * *
Моисей лежал на спине и слушал гул уходящего танка. Только сейчас до него дошло, что Борис не сказал ему сколько всего детей и откуда они. Впрочем, теперь неважно. Пахнуло махоркой. Чувствуя ещё слабость, не открывая глаз, спросил:
- Дети как, накормлены?
- Так точно, товарищ старший лейтенант, только сами не могут, каждому в рот пихать приходилось. Сейчас спят, я их вторым брезентом укрыл.
- А сколько их? - страшась услышать ответ, Моисей замер.
- Сейчас посчитаю… ике… дүрт… биш… двадцать, двадцать три ребятишек тут, а один только помер, - Мустабаев замолчал.
- Что ещё?
- Товарищ командир, может отдохнёте? Вид-то не очень, я потом скажу.
- Ладно, - он хотел опять о чём-то спросить, но вновь провалился в спасительную темноту.
Апрельские ночи были холодные. Моисей проснулся и почувствовал, что порядком окоченел. Открыл глаза, увидел, лежит под брезентом, а Мустабаев спит рядом, приятно согревая спину. Отстранённо подумал, наверняка, ещё раз отключился.
Дети спали, брезент с набросанными поверху промасленными куртками и ватными штанами еле заметно пузырился. Небо на востоке небо чуть зарозовело, как в противоположной стороне, в направлении ушедшего вперёд фронта, загремело, заухало, завизжало на все голоса. Тёмный горизонт окрасился яркими сполохами.
Ну и слава Богу! - подумал Моисей, - В добрый час!
- Мусабаев, Мустабаев, слышишь? Началось!
- Слышу, давно не сплю. Я вот, что вчера подумал - малаек совсем кормить нечем. Тушёнка есть, кирзуха, пшена немного и НЗ. Нельзя им это кушать, перемрут. И так пол ночи не спали, выли, как волчата, Что делать будем, командир?
- Думаешь, я знаю? Искать надо. Вот рассветёт, пройдусь к ферме, авось что и отыщется, да и ночёвку не мешало бы поменять, по замерзаем тут все. А ты костёр разведи, вскипяти воду. Сахару немного добавь - пусть пока это пьют.
Выбитые стёкла в окнах и кое-где проваленные крыши странным образом напомнили ему родное село, хотя местные евреи называли своё местечко на свой лад, "штетл". Половину жителей составляли украинцы и поляки, а вторую - сплошь евреи. С горечью подумал - вряд ли что там осталось, с начала войны ни одного письма из дома не получил, да и рассказывали всякое. А вот этот одноэтажный домик в шесть окон чем-то напомнил его первую школу, куда ходил четыре года.
Моисей методично осматривал все помещения, везде было одно и тоже - затхлость и запустение. Пройдя насквозь длинный коридор, вышел с противоположной стороны. Ограда была здесь повалена и он пошёл напрямик в сторону поля. Земля мягко пружинила под ногами прошлогодней травой. Он обошёл грязную лужу и внезапно провалился по щиколотку. Осмотрелся, оказалось, что стоит на краю полузасыпанной траншеи. Ковырнул сапогом. Появился толстый слой почерневшей соломы. Это его заинтересовало. С усилием нагнулся, подобрал обломок жердины, воткнул поглубже и действуя как рычагом, перевернул пласт потолще. Показались какие-то клубни. Моисей осторожно присел на корточки, взял один в руки. Это был кормовой бурак. Тогда он решился и стиснув зубы, с большим трудом встал на колени. полчаса работы прояснили картину. Запасливый хозяин, спасибо ему, предчувствуя тяжёлые времена, заготовил таким образом овощи на зиму, а воспользоваться не пришлось. Широкая траншея была аккуратно разгорожена на несколько частей обрезками досок и кусками фанеры. В каждой отдельно хранились кормовая свекла, морковь и немного картофеля. Ст. лейтенант облегчённо вздохнул, разрешилась одна из главных проблем.
Мустобаев весело крутился вокруг костра и периодически помешивал палкой с прикрученной на конце алюминиевой ложкой, тёмно-бурую массу. Она булькала в ведре и своим видом больше напоминала жидкую глину. Затем осторожно пробовал своё варево. Наконец удовлетворённо покачал головой, пробормотал "якши" и снял ёмкость с огня. Ст. лейтенант недоверчиво заглянул в ведро, с сомнением принюхался и тоже зачерпнул оттуда. К приятному удивлению, жижа по вкусу напоминала обыкновенный овощной суп. Сладковатый, чуть перебродивший и отдающий… детством.
Он невольно улыбнулся, припомнив, как их, восемь "голодранцев", рассаженных вокруг пасхального стола, бабушка с весёлыми прибаутками угощала похожей кашицей, только сваренной из сухофруктов, толчёных орехов и красного вина. А строгий, на вид, дедушка, известный в местечке шойхед, с важностью рассказывал им, что это должно напоминать глину в память о том, что до исхода из Египта евреев заставляли из неё делать кирпичи.
Повернувшись к Мустобаеву, Моисей показал ему большой палец. Довольный результатом, ефрейтор принялся раскладывать пищу в "разнокалиберную" посуду. После завтрака дети послушно лежали на брезенте. Многие моментально заснули, лишь несколько ребятишки покрепче о чём-то тихо переговаривались. Но со стороны это общение выглядело довольно странным. Говоривший, казалось, не обращал никакого внимания на то, слушают его или нет. Даже когда его собеседник внезапно засыпал, тот продолжал какое-то время ещё что-то говорить, пока не следовал тому же примеру и на полуфразе валился на подстилку.
Из них Моисей заприметил мальчика, показавшегося ему более крепким, если можно было так выразиться о живом скелетике, обтянутом серого цвета кожицей. Определить его возраст оказалось проблематичным, как и всех остальных, ибо ссохшаяся и сморщенная кожа делала детей до жути одинаковыми. Этот человечек, в числе немногих, к вечеру начал самостоятельно принимать пищу.
Моисей попытался разговорить его, но на русский язык тот не реагировал. Тогда он перешёл на украинский, на котором, как он слышал, разговаривали некоторые дети. Тот же эффект. Вдохнув, ст. лейтенант заговорил на идиш. У того в глазах что-то промелькнуло, он опасливо покосился на него, но ответил на польском. Моисей облегчённо выдохнул и, немного запинаясь с непривычки, принялся расспрашивать на польском. Ребёнок сразу успокоился, услышав родную речь, стал более контактным. Вначале, Ежи, так он назвался, отвечал вяло, часто невпопад, подолгу задумывался даже над простыми ответами. Чувствовалось, что у него не хватало сил на длинные фразы, но постепенно втянулся, стал отвечать более подробно, хотя и присутствовала некая заторможенность. Внезапно на половине фразы мальчик заснул. И сам чувствуя недомогание, Моисей осторожно прислонил его к себе, укрыл полой куртки и тоже задремал. Он всё же решил дождаться, пока проснётся Ежи и продолжить до конца эту страшную, сводящую с ума, беседу.
Всё то, что ст. лейтенант знал о фашистах до этого дня, точно растворилось, исчезло. Вся доступная информация оказалась, в большей степени, пустой и лживой, сплошным нагромождением лозунгов и плакатов. Слышать чудовищные вещи из уст ребёнка было невыносимо больно, хотелось немедленно плюнуть на всё и рвануть туда, на фронт, поближе к врагу. Заглянуть им в глаза, убедиться, да люди ли они?!
Их собирали отовсюду, но в основном на Украине и в Польше. Из вагонов детей в возрасте семи - десяти лет сажали на машины и доставляли в этот лагерь, в отдельный барак. Вначале их было около восьмидесяти человек. Кормили хорошо. В другой половине лагеря содержали взрослых, которых днём куда-то уводили. Вскоре рядом с детским бараком разбили госпитальную палатку, куда каждый день уводили по несколько детей. Через тонкие стены часто доносились их истошные крики. Было очень страшно, многие затыкали себе уши хлебным мякишем, но это мало помогало. Те, кто всё же возвращался, по нескольку дней не вставали с постелей, часто оправляясь под себя. Их насильно кормили санитары - солдаты.
Однажды в противоположном конце барака солдаты отгородили помещение. Затем врачи отобрали и завели туда группу мальчиков, куда попал и сам Ежи. В течении нескольких дней они находились под круглосуточной охраной санитаров. Кормить прекратили сразу, зато в самом начале заставили всех выпить по две большие банки воды. Выделявшуюся мочу строго замеряли, куда-то уносили, но стеклянные ёмкости полными возвращали к кроватям. Фрау доктор объяснила, что её они и должны пить, если не хотят умереть от жажды. Постепенно все вынуждены были это делать. Повторную опять собирали до капельки, замеряли, уносили и вновь возвращали. И так все пять или шесть дней. Под конец все чувства притупились, начали сильно болеть мышцы, голова, а есть уже совсем не хотелось. Тем не менее выдержала вся группа. Их даже поблагодарил какой-то важный господин в красивом чёрном мундире и каждому вручил по шоколадной конфете.
Как-то всех разделили на неравные группы, давали разные таблетки, а затем брали кровь на анализ и днём и ночью. Кормить начали два раза в день одним жидким овощным супом. Всё время хотелось есть, некоторые из детей не выдерживали и стали выпрашивать еду у взрослых заключённых. Те бросали им через проволоку кусочки хлеба, морковь, брюкву. Но это случилось лишь раз, т.к. на следующий день их барак огородили ещё и высокой сеткой. Ежи, как и некоторые из ребят, неплохо знал идиш и слышал, как один врач грозился послать санитаров на Восточный фронт и что-то ещё говорил о чистоте какого-то эксперимента.
А однажды утром привезли большую белую свинью. Затем нескольких детей завели в палатку. На глазах остальных, под звуки музыки, солдаты забили её, кровь слили в стеклянные банки и быстро отнесли вовнутрь. Через некоторое время началось нечто невообразимое. Из палатки разносились жуткие вопли и нечеловеческие крики, даже громкая музыка из больших динамиков не могла их заглушить. Два мальчика в их бараке от страха тоже стали громко кричать, потом успокоились и принялись играть. Один стал нескончаемо прыгать через невидимую скакалку, другой громко смеялся и пел, и до вечера не давал никому уснуть, пока санитар их обоих куда-то не увёл. Солдат сказал, что этих детей отправят домой, но ему, конечно, никто не поверил. Все и так знали, даже самые младшие, что их застрелят и бросят в большую яму за лагерными бараками. С того дня многие перестали бояться умереть, потому что один, самый старший из мальчиков, громко молился, а потом рассказал всем, что теперь святой Бенедикт их не оставит и все дети после смерти попадут в Рай. Ежи вспомнил тогда, что нечто похожее говорил и их ксендз, когда они с мамой и бабушкой ходили в костёл, но ему всё равно было очень страшно.