Роман Кушнер
Суррей
Глава из научно-исторического романа "Третий Храм".
"Я верю только в Тору, боевые искусства не несут в себе философию, которая может наполнить жизнь человека смыслом". Но "это путь служению Всевышнему и мой вклад в общество. В моем преподавании абира я прославляю Его Святое имя".
Раввин и мастер боевого искусства Йегошуа Сойфер.
* * *
Скажи мне ветка Палестины
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
М.Ю. Лермонтов
Глава Царь Времени.
Низкая монотонная мелодия одинокой флейты заползала в уши, наполняла собой голову, ни на минуту не отпуская Рувена. Упорно и настойчиво вела его мерцающее сознание всё дальше и дальше вглубь веков, по волнам человеческой памяти…
Иерусалим пятнадцатое число месяца нисан 2831 год по еврейскому летоисчислению (март - апрель 930 год до н.э.)
Ускользающие лучи солнца, едва достигая вершин Иудейских гор, скатывались со склонов и погружали скалистые нагромождения во мрак предстоящей ночи. Но свет не исчезал. Теперь его излучали языки пламени многочисленных дворцовых светильников, от которых к потолкам возносились мелкие хлопья копоти и будоражили в них загадочные тени.
Тяжёлые гроздья винограда, что впитали в себя тепло Божьего мира, сейчас покорно отдавали свою дивную влагу. Соломон очень любил этот иссиня-черный сорт винограда, знал в нём толк и всегда просил готовить напиток у него на глазах. Своим неповторимым ароматом он навевала ему долгожданный покой. Откинувшись на подушки, царь пил разбавленную водой эту чудодейственную смесь и она наполняла его тело радостью и светом.
В низкую широкую посуду наливали свежевыжатый сок, вслед - одну треть холодной родниковой воды. Потом необходимо было, не размешивая, терпеливо дожидаться, пока обе жидкости окончательно войдут друг в друга, познают, распробуют себя в объятиях брызг и волнений, а затем тихо осядут и успокоятся на дне сосуда в нерушимом союзе. Нетерпеливой рукой тогда брал он наполненную чашу с лёгкой голубоватой пенкой по краям и подносил к ноздрям. Долго, с наслаждением, вдыхал испарения напитка, затем осторожно, словно сомневаясь в себе, делал один - два глотка, с блаженством ощущая, как послевкусие влаги доносит до него своим дыханием аромат и печаль вечно повторяющейся жизни.
Сегодняшний вечер был ему особо приятен. После долгих странствий возвратилась его дочь, и он ожидал её прихода, как никого в этом мире. Соломон прикрыл глаза - так быстрее текло Время. О, если бы Оно было ему подвластно! Видно, в этом и заключается одно из его предназначений - в безропотном служении Ему. Если одному за время длинною в человеческую жизнь не дано построить и жалкой хижины, то другому достаточно нескольких мгновений, чтоб разрушить её. К великому счастью, думал он, моё Время благосклонно перетекло в раствор и камни моего Храма и в собственный Флот. И если бы не этот благодатный союз с царём Финикии Хирамом, то не выручил бы и порт Эцион-Гевер и не открылся бы долгожданный путь в Хиндью.
Теперь на склоне жизни мне есть с чем уйти в мир Грядущий. Бесконечная слава Предвечному, предоставившего мне Время и позволившему успеть создать Армию и неплохо вооружить её. Многим и несколько жизней не хватило бы на это. Грех жаловаться. И разве есть цена на то Время, что я правлю своим многострадальным народом? Уже почти, как четыре десятка лет не плачут матери и жёны, а юноши и мужчины не гибнут в сражениях. Чем это объяснить, как не заботой Эль Олам и благосклонностью Его Времени? Человека не изменить - всегда стремиться за простым увидеть сложное. Какая глупость - всё содеянное мною приписывать собственной мудрости. Не бывает её у здравомыслящих правителей. Настоящая мудрость велит творить добро и щадить отъявленных убийц, а на мне немало крови преступников и негодяев. Мудрец никогда не станет лишать жизни других людей. А я руководствовался здравым смыслом и вершил, пусть жестокое, но справедливое правосудие и не жалею об этом. Разве сорокалетний мир в моей стране не подтверждение этому?
Мудрость… Соломон усмехнулся. Кто видел её истинное лицо? Окружить себя дарованиями, выслушивать их советы и действовать, иной раз, вопреки им? Нет, вероятно, мудрость заключается в чём-то другом. Конечно, не легко было найти и собрать нужных людей, главное достоинство которых пытливый и жаждущий ум, ведь их требовалось немало. Опытных строителей и купцов, талантливых военачальников и мореходов, и знающих лекарей, и удачливых путешественников…
Потрескивали светильники, за арками окон не умолкая звенели цикады. Над дворцом опустилась ночная прохлада, как и над всей благоденствующей страной. Царь был ещё силён телом и крепок духом, и под его властной рукой земля Эрец Исраэль продолжала крепнуть и молодеть. Со всех концов страны сеть прекрасных дорог приводили паломников и пришельцев в священный город Иерусалим, к его сердцу, величественному и горделивому строению Дома Яхве, истинной обители Всевышнего, к которому тянется душа каждого сына Израилева.
С каждым годом всё меньше нищих и обездоленных оставалось на улицах и площадях городов. Люди спокойно пасли скот, возделывали землю и выращивали злаки, строили жилища и… ковали оружие. Перед каждым ответственным назначением, будь то главный казначей или главный сборщик налогов, царь терпеливо и внимательно выслушивал мнения приближённых об этом человеке. Узнавал подробности о его родственниках и его достатке, о неоплаченных долгах и здоровье, о жене и детях, об умении вести собственное хозяйство и о порядке, и чистоте в доме, о количестве и содержании рабов, вплоть до их тайного мнения о своём господине. Лишь после этого он призывал избранника явиться во дворец.
Со стороны казалось, государь дремлет, но так подумал бы человек несведущий. Мысли, мысли нескончаемой чередой, перете-кали в крупной, седовласой голове Соломона. Уже многие годы они, словно не знающие устали пчёлы, не прекращали свой утомительный полёт, наполняли и отравляли царственный улей горьким мёдом мудрости и познания.
Дуновение ветерка всколыхнуло жёлто-багровые языки пламени, а переняв его тепло, коснулся волос, слегка шевельнул густые пряди. Он и не пытался открыть глаза, они стали ненужными. Сердце сильнее застучало в груди, разгоняя утихающую кровь. За многие шаги оно увидело то, что так долго и утомительно ожидало. Еле слышный шорох лёгких одежд достиг слуха много позже, когда нежные пальцы невесомой тенью коснулись высокого лба, щёк, набухших вен тяжёлой, чуть дрогнувшей руки. Радость наполнила его тело. Кровь заиграла, заискрилась, опьянённая вином долгожданной встречи.
Несметные сокровища хранятся в подвалах царя Соломона, злату и серебру нет счёту, а лучшие, неимоверной красоты бриллианты источают свет над царской короной. Но мертво и безжизненно выглядело бы чудо еврейских ювелиров, не освещай её великолепие нежное и трепетное сияние Ахиноам, что присела у ног его. Умирающий от жажды путник припадает к источнику, так отец потянулся к дочери, коснулся живого тепла её волос и ощутила дыхание сладостное рука Соломонова. Размякло, подобно воску, грозное сердце, светло как днём на душе его стало. И не заметил он, как почтенный в летах скопец низко склонил своё ухо к губам дочери и тут же исчез, растворился в сумеречной глубине покоев. Оставшись вдвоём, они держались за руки и вели безмолвную беседу. Не нужны им оказались слова, не место грубым звукам здесь стало.
Тихо, осторожно, откуда-то издалека возникли серебристые звуки свирели. Неслышными тенями заскользили слуги. Всё увеличивалось количество светильников, всё светлее становилось вокруг. Неслышно полнился зал придворной челядью, вплоть до царских поваров и кухарок. С благодарностью и любовью поглядывали они на темноволосую девушку, сидевшую подле царского трона и щедро дарившую им этот чудесный ночной праздник наступающего Песаха.
Чуть громче заструился звук пастушьей дудочки, подхваченный звонкими колокольчиками. Уже не блуждая в потёмках, незатейливая мелодия полностью овладела замершими в ожидании зрителями. Боковая дверь приоткрылась и оттуда стали выплывать затянутые в светлые одежды фигурки людей. Непринуждённые в движениях, они были в чём-то неуловимо схожи. Некоторые, почти ещё мальчики, другие постарше, но вместе с тем юноши разительно отличались друг от друга. Одни выделялись стройностью и гибкостью, другие были более коренастыми и, по-звериному, осторожны в своих движениях, а некоторые, по-детски порывистые и открытые. По завершении все двенадцать участников заняли свои места, расположившись большим полукругом лицами к зрителям, не прекращая ни на мгновение свой необычный танец.
Поднял голову Соломон, ещё больше потеплел его взгляд, ответил Ахиноам благодарной улыбкой. Знала юная проказница чем развеселить отца и нередко пользовалась этим. Неравнодушный ко многим искусствам, он всякий раз с большим наслаждением любовался отточенными, грациозными движениями танцоров. Двенадцать родных братьев, двенадцать сыновей законоучителя Йегошуа Сойфера, искусного и всесторонне одаренного воина, обхватив друг друга за плечи, в едином ритме выполняли непонятные для несведущего зрителя фигуры. Движущаяся лента из гибких мальчишечьих тел переливалась живой ртутью, изгибалась то плавно и лениво, то пугающе резко. Вот она изящной змеёй скользнула, едва не задев впереди стоящих и тут же утекла в глубину затемнённого зала. Но и восхищённые зрители не оставались безучастными, постепенно становясь трогательно схожими между собой. Пристально, с волнением следили они за каждой фигурой этого сложного танца, шевелили губами, с радостью узнавая и произнося вслух очередную букву еврейского алфавита. Постепенно ритм музыки и танца учащался.
Напряжение присутствующих достигло апогея. Буквы складывались в слова, слова во фразы и вот уже проявлялся подлинный смысл чарующих движений. Многие, не выдержав, с волнением громко читали вслух бессмертные слова из Шмот:
"…я Господь… Бог… твой… который… вывел… тебя… из земли Египетской… из дома… рабства…"
Слёзы текли по лицам людей и губы вторили:
"…Зман херутейну… время нашего освобождения…"
Утихли лёгкие колокольчики, затяжно запела свирель, уступая место глухим ударам тимпана. Вздох печали пронёсся по залу. Растроганный, смотрел царь на детей Йегошуа и не переставал удивляться нескончаемым талантам людей. Не скрывал он, что любит и почитает этого человека, подарившего иудеям силой своего разума пронзительное искусство еврейского единоборства. Способностью и плодами преподавания поражал Йегошуа всякое воображение. Когда-то в молодости, будучи мальчиком, впервые увидел Соломон этого воина, тело которого двигалось завораживающе плавно и гибко, смутно напоминая своими движениями что-то знакомое и где-то виденное.
Тогда ещё худой, небольшого роста юноша, смиренно, но достаточно твёрдо, осмелился возразить отцу юного Соломона. Не стерпела душа талантливого и гордого человека, услышав неосторожное сожаление царя о несовершенстве израильских воинов в единоборствах. Нахмурился Давид, спросил грозно: уж не хочет ли тот доказать, что цари ошибаются?! Тогда пусть сам докажет и развеет его сомнения. Чуть задумался Йегошуа, а решившись, попросил привести и поставить против него, безоружного, любого из пленных. Привели воина. Не по себе стало всем, как увидели его - высок и могуч был хуррит. Но изумился со всеми вместе и взыскательный царь, когда велел безоружный Йегошуа вручить своё копьё сопернику, как более привычное к его руке, пусть в поединке себе свободу завоюет.
В великом смятении согласился Давид, не посмел отказать юно-ше, оценил его храбрость, хотя и сожалел о нём в глубине души. Но вот копьё в сильной и уверенной руке врага. Невысокий, обнажённый по пояс, с согнутыми в локтях руками, иудей выглядел особенно беззащитным перед этим статным воином. Обещанная свобода делала его ещё более опасным и неуязвимым. В тот момент многим казалось, что жизнь Йегошуа продлиться не далее первого, от силы, второго удара копья. Затаили дыхание зрители, замерли в оцепенении. Всем казалось, что гигант ростом более четырёх амма проявляет некое благодушие, не решаясь немедленно уничтожить самонадеянного глупца.
Зрители, наблюдавшие за началом схватки, так ничего и не смогли понять. Страх постепенно сменился удивлением. Точно рассчитанные умелые удары не попадали в цель! Вроде бы вот она, живая мишень, но когда сверкающее жало почти достигало человеческой плоти, тело в последние мгновения энергично проворачивалось, продолжая выполнять в воздухе необычное круговое движение. Неудивительно, что центр внимания заворожённых зрителей незаметно переместился на Йегошуа, тогда как внешне убийственные, разящие удары хуррита превратились в своеобразную и страшную декорацию. Всякий раз, опережая попадание смертоносного оружия, Йегошуа взлетал над противником, стремительно огибал древко копья и почти незаметно для глаз, наносил удары своими конечностями по всему корпусу соперника. Глухие, утробные звуки в звенящей тишине сопровождали это невиданное сражение, больше напоминающее безумный танец, чем смертельную схватку двух человек. У многих одинаково сложилось впечатление, что всё происходящее на их глазах проводится явно с какой-то, ещё непонятной целью.
Измотанный, полуоглушённый хуррит рассвирепел настолько, что без содрогания на него невозможно было смотреть. Очевидно, решив, что с него достаточно, Йегошуа отбежал на противоположный край импровизированной арены. Теперь он спокойно стоял, опустив руки, как бы предоставляя противнику время отдышаться и придти в себя. Только сейчас, наконец, до того дошло, что происходящее ранее являлось данью уважения к царю Израиля. Животным чувством воин понял всё - не зря половину жизни провёл в боях и походах. Это был сильный и смелый человек, тело которого покрывали многочисленные рубцы. Опустив голову, он негромко с хрипом вдыхал воздух и торопливо произносил слова языческой молитвы, с благодарностью поглядывая на ожидающего противника. Вот он закончил и первым начал свой последний бой. Необычная тишина окружила арену. Люди почти не дышали, стараясь не пропустить ни одного движения, но так ничего и не успели заметить. Слишком стремительно всё произошло. Непонятным образом выбитое из рук копьё, хищно сверкнуло на солнце своим остриём и вонзилось в землю, с хрустом обломившись у самого основания. Затем последовал второй всплеск круговых движений и все увидели лишь медленно заваливающееся на бок тело хуррита. Мгновение все чего-то словно ожидали, с ужасом наблюдая, как толчками выбивается алая кровь из глубокой вмятины на левом виске лежащего ничком человека. Это было свыше их понимания, страшным, непонятным и необъяснимым…
Вновь начавшийся танец оживил, развеселил и зрителей, и самого царя. Частые звуки тимпана заставляли их непроизвольно поддерживать очередного танцора такими же ритмичными хлопками в ладоши. В подобные минуты даже суровый, не часто улыбающийся повелитель не выдерживал и подхватывал вместе со всеми весёлую и радостную музыку победы. Тем, кому посчастливилось видеть этот танец ранее, повезло больше, т.к. увлечённей и осмысленней наблюдали они за непростыми движениями юных исполнителей.
…Настала очередь Дана. И не напрягая воображения, многие увидели в его гибких, но молниеносных движениях, опережающий, смертельный удар разъярённой кобры… Вот пошёл Беньямин. И думать нечего - сжатые, скрадывающие движения серого хищника. Словно скользя по краю ночного месяца, в стремительном прыжке он выписывает первую половину буквы и… отточенный серп сверкающим лезвием "Алеф" уверенно рассекает горло добыче. Танец Йегуды, по детски ещё рыхлого, румяного юноши с пушком на щеках явно выделялся среди других. Его танец казался особенно волнующим и прекрасным. Ахиноам всегда, с нетерпением, ожидала его очереди. Первые движения были легки и непринуждённы. Белые обнажённые руки в слегка замедленном темпе повторяли, несомненно, очертания "Самех". Затем, явно для наглядности, чтобы у зрителей была возможность получше разглядеть, в воздухе появилась горделивая "Ламед". Казалось, сама доброта и смирение исходили от этих усыпляющих движений, но лишь затем, чтобы в стремительном полёте великолепным, завораживающим прыжком царя зверей переломить хре-бет воображаемому противнику, нанося верхними полусогнутыми конечностями вихревые поражающие удары…
- Скажи мне, Йегошуа, - спросил задумчиво Соломон, - несёт ли твоё боевое искусство какое-нибудь философское значение, которое может наполнить жизнь человека смыслом?
- О нет, мой повелитель. Это всего лишь путь служения Все-вышнему и мой вклад в могущество и непобедимость нашего народа.
- Но то, что я вижу не достойно изливаться единственным словом "Воин". Я чувствую более высокий смысл в твоём искусстве. Его предназначение уходит несравненно выше. Возможно, я и не прав, высокочтимый Учитель, так скажи мне?
Ассиметричное, испещрённое морщинами лицо старца, негаданно преобразилось. Тусклые глаза замолодели, заискрились восторгом и любовью к своему царственному собеседнику. В жизни человек гордый и своенравный, он низко, с глубоким почтением склонил свою голову перед монархом:
Ты проницателен, мой Шломо! Название всего лишь внешняя обо-лочка. Каждая буква в слове "Абир" несёт своё значение - Адонейну, Борейну, Йоцрейну, Рафаэйну - качество Всевышнего подарившего Йегошуа "Абир", - старик выпрямился и посмотрел в глаза Соломону, - Но кто осветил мне путь и разрешил принять этот дар, а затем развить и совершенствовать своё искусство? Разве не величие твоего отца, второго царя Израиля и не твоя мудрость, мой Шломо? Так как же я мог, став очевидцем Великих свершений, не попытаться отразить в своей ничтожной капле знаний хотя бы часть бесценных деяний царей Израилевых?! Да останется благословенна память о вас в веках!
* * *
…Вопреки всему, частицей сознания Рувен внезапно ощутил своё присутствие в этом эфире блаженства и страданий, но ни удивиться, ни осознать до конца происходящее так и не успел. Вновь закружило и понесло в бесконечный космос кровавой человеческой истории…
Петах-Тиква – Ванкувер