Анатолий Штернберг
(Ричмонд Хилл)
Воспоминания.
О событиях из моря житейского времён моих дедушек и бабушек и моего детства.Рассказ второй.
Москва, Сретенка, Рыбников переулок, дом 2/6, квартира 6
О маминой семье.
Мама родилась в 1904 году в городе Витебск в еврейской мещанской семье.
Ее маму, свою бабушку, я никогда не видел. Она умерла до моего рождения. Дедушка после ее смерти, как это принято у евреев, женился на ее родной сестре. Я даже не запомнил ее имени, потому что все дедушкины дети звали ее тетей. Они жили в Витебске в большом деревянном доме на две семьи. У дома был большой сад. В саду был сарай. В сарае – корова, куры и много сена. Я видел все это сам, потому что жил там целое лето с мамой году в 1937-38 (не помню точно). До этого я жил там еще одно лето в 1932 г., о чем, конечно, не помню. Врач посоветовал маме пожить со мной там, где есть только что отелившаяся корова. И мама поехала со мной к своим.
Старший мамин брат Зиновий – дядя Зяма, вторая была дочка Софья – тетя Соня, третья – моя мама, четвертая – дочь Мария – тетя Маня и последний сын Моисей – дядя Миша.
До революции у дедушки была керосиновая лавка, и худо-бедно он содержал всю семью. Мама мало рассказывала о своем детстве, или я плохо слушал. Остались отдельные воспоминания. Мама была очень красивая, с длинными вьющимися волосами темного цвета. Один из ее рассказов, как она ходила сразу с двумя мальчиками в кино и обоим в темноте разрешала обоим пожимать ей руки, чтобы никому не было обидно. Еще я запомнил, что самая шумная в семье была тетя Маня. Когда она возвращалась из школы, то уже в начале переулка, где они жили, кричала, что хочет кушать. Помню мамин рассказ, как умерла ее мама. Бабушка замертво упала посередине кухни от сердечного приступа.
Вход в дом был прямо из переулка. Дверь открывалась в длинный узкий коридор. Посередине коридора открывался люк, и по лестнице можно было спуститься в глубокий погреб. В конце коридора, налево была дверь в гостиную. В гостиной было 2 или 3 окна, выходящих в переулок. На ночь окна закрывали ставнями, металлические стержни от которых через отверстия в стене просовывали в комнату и там закрепляли. Из гостиной дверь вела в большую спальню, а за ней дальше была еще одна комната, в которой жил одинокий брат дедушки. Его дочки Нюра и Рая – мамины двоюродные сестры. С тетей Нюрой, сколько я себя помню, мама очень дружила и много времени проводила вместе с ней.
Дедушка Давид Моисеевич сыграл в моей жизни большую роль. Он приехал к нам в эвакуацию в 1941 г. вместе со своей женой и жил с нами там, в деревне, а потом в Москве до своей смерти в 73 года от инсульта в 1944 г. Я запомнил его очень добрые голубые глаза и ласковые руки. От него всегда приятно пахло табаком. Он читал газету на еврейском языке идиш и молился по всем правилам иудаизма. У него была длинная черная кожаная лента, по длине которой были прикреплены черные кожаные квадратные пирамиды. По ходу молитвы дедушка наматывал эту ленту на левую руку от кисти до плеча и далее на голову. При наматывании, когда руки доходили до пирамид, дедушка целовал их. Была еще накидка из полосатого материала, талес, которую он клал себе на плечи. На голове была кепка.
Он часто оставался со мной и Витей, когда мы жили вместе. Я очень любил заводить патефон и, чтобы настроить дедушку благоприятно к этому занятию, начинал всегда с еврейских пластинок. У дедушки загорались глаза, он щелкал пальцами в такт музыке. Мне тоже нравилась эта музыка, хотя я не понимал ни одного слова. Наверное, голос крови.
Когда я уже в зрелом возрасте был в Иерусалиме, и мне на улице раввин предложил помолиться, я с радостью это сделал. В этом была моя дань любви к дедушке Давиду Моисеевичу.
Он умер, когда мы жили на даче. Нас, всех детей оградили сразу от него. Мы сидели в кухне, а дедушку выносили из дома в машину. Я сказал про себя: «до свидания, дедушка». А потом испугался и поправился: «прощай, дедушка». Мне было 12 лет. Его похоронили дети: Белла, Зяма, Маня и Соня в Москве на Востряковском кладбище.
На одном из моих дней рождения, наверное, в 1944 году, мама вызвала меня из комнаты от моих гостей на кухню. Там было темно, и там ждал меня дедушка. Он положил мне руку на голову и прочитал молитву. Наверное, это было благословение. Я не придал этому никакого значения. Я согласился на это, чтобы сделать приятное дедушке. Но я запомнил это благословение и теперь понимаю его роль в моей жизни. Это по религии посвящение во взрослые.
Судя по семейному фотоальбому, мы встречались с дедушкой еще в Одессе году в 1936. Там жил дядя Зяма, и я с мамой приезжали к дяде Зяме на лето на дачу.
Дедушка был очень тихий, скромный и очень добрый человек. Мама периодически давала ему деньги на карманные расходы, когда он жил у нас во время войны. Потом она узнавала, что дедушка отдавал эти деньги своей дочке, тете Мане, которая жила в то время недалеко от нас с маленьким сыном Володей, а муж ее Алексей был на фронте. Вот, кажется и все, что я запомнил о дедушке.
Старший сын дедушки, Зиновий. Он был красивый и образованный для той среды мужчина. Он женился в Одессе на Розе, очень красивой женщине. Она была зубным врачом и имела частную практику. В Одессе у них была большая комната, конечно, в общей квартире. Среди друзей тети Розы был высокий черноволосый, видный мужчина. В своей среде его звали Воля (Вольф Абович). Моя мама гостила в Одессе у своего брата. Там они с Волей познакомились и в 1924 году 13 января поженились. До этого события мама успела закончить 6-ю Витебскую Единую Трудовую школу 2-й ступени и 13 июня 1922 года, накануне своего 18-летия получила свидетельство об окончании школы. Когда она выходила замуж, у нее был целый чемодан, как она говорила, приданого. В чемодане лежала перина и альбом с гравюрами Шишкина. Большего родители дать ей не смогли.
А папа (мой папа), когда учил меня жизни, говорил, не женись на богатой, она привыкла жить хорошо, и у нее будут завышенные требования.
У дяди Зямы и тети Розы были сын Витя и дочка Светлана. Мои первые воспоминания о Светлане – ее возвращение с тетей Розой из эвакуации из Ташкента в Одессу через Москву. Какое-то время они жили у нас. Мы были со Светой очень дружны. Мне нравилось иметь сестру. Потом году в 1949 Светлана жила рядом с нами на даче под Москвой, и мы все лето дружили. Затем она приезжала в Москву в гости, а потом уже приезжала со своим мужем Марком.
Сын дяди Зямы, Витя был для меня в детстве кумиром. Он был взрослый, высокий и очень красивый. Когда он приезжал к нам на дачу, я водил его показывать своим знакомым, чтобы все видели, какой у меня брат. Я запомнил, как зимой 1945 года мы из нашей московской квартиры провожали Витю на фронт. Какое тягостное было у всех настроение, а у Вити в глазах были слезы. После войны он вернулся целым и невредимым в Ташкент, где в эвакуации жили его мама и сестра. Там он женился на русской красавице Лене. У них родилась дочь Таня. Я видел ее совсем маленькой, лет 3-х, когда они пытались устроиться жить в Москве.
Дядя Зяма тоже был в армии. После войны он к тете Розе не вернулся. Жил много лет в Москве. Папа ему помогал, устраивал на разные работы. Дядя Зяма был очень ко мне внимательный. Он водил меня на концерт Вертинского. Он купил мне фотоаппарат и научил фотографии. С моей мамой он ходил в театр, и умело покупал билеты с рук, так как в кассах тогда билеты купить было невозможно. На старости лет он вернулся в Одессу к тете Розе.
Тетя Соня получила образование фармацевта. В Ленинграде вышла замуж, но вскоре развелась. У нее родился сын Витя (опять Витя), который сыграл в моей жизни большую роль. Впервые я с ним познакомился до войны; он жил у нас на даче. Для нас с Борей это был уже большой и авторитетный человек (он рождения 1928 года). Он научил нас играть в шахматы, и рассказывал, что у него в Ленинграде есть даже шахматный мраморный столик. Когда мама везла меня зимой 1941 года в гости к тете Соне в Ленинград, я предвкушал увидеть этот столик. Но столика не было. Это были фантазия и сокровенная мечта.
Витя и тетя Соня пережили блокаду Ленинграда, потом были эвакуированы. Затем году в 1944 Витя (или, как мы его звали по фамилии, Шульман) сам приехал в Москву. Начались его долгие и трудные годы мытарств, чтобы устроить свою жизнь в Москве. В этот период это был мой главный друг. Мы очень много проводили времени вместе, по-моему, все вечера. Мама беспокоилась, что взрослый парень на меня плохо повлияет. Нет, этого не было. Мы с ним ходили в детский читальный зал библиотеки им. Ленина и запоем читали. Я читал «Два капитана» В. Каверина. Шульман знал много стихов неизвестных мне авторов, например Брюсова. С ним я впервые в 1947 году пошел на танцы. На Пушкинской площади было что-то вроде новогодней ярмарки. Там под музыку прямо на улице под падающим снегом танцевали. Мы познакомились с двумя девочками и танцевали с ними. И это было все, никакого плохого влияния. Когда я стал старше, и у меня появилась школьная компания, а у Шульмана – своя, мы перестали проводить время вместе. Но на свою свадьбу я шел с Шульманом, а сзади мама с папой. Потом мы не виделись по разным причинам уйму лет, пока я через справочное бюро не разыскал его. Он приехал к нам домой. Это был уже не тот Шульман – больной, обрюзгший, с потухшим взором. У него было больное сердце, он перенес инфаркт, по-моему, не один. Он был женат, у него был сын Аркадий. Больше мы не виделись, а лишь перезванивались. В 1995 году его жена Фаина нашла меня и позвала на похороны Шульмана. Я смотрел на него в гробу и прощался с хорошими годами нашего юношества и с братом-другом.
Тетя Соня из эвакуации тоже вернулась в Москву. Какое-то время она жила у нас дома, потом на даче. Я помню, как на даче она экзаменовала Борю по химии. Я был удивлен ее знаниями. Через некоторое время она устроилась работать управляющей аптекой в городе Боровск, недалеко от Москвы. Там она умерла от стенокардии. Мама, тетя Маня и дядя Зяма ездили на ее похороны.
Тетя Маня – младшая мамина сестра. Энергичная и молодая. Она любила напевать модную в то время песню, «у меня такой характер, ты со мною не шути». Работала она экономистом в МВД. Видимо, от этой организации она получила комнату в Рыбниковом переулке. По молодежному призыву, что было очень распространено в то время, она уехала на Дальний Восток в город Совгавань. Там она познакомилась с Алексеем и вышла за него замуж, при этом увела его от жены и дочери. Потом, почему-то бывшая жена Алексея с дочерью приходила к моей маме. Зачем она приходила, я не знаю.
Но к маме вся родня приходила за советом и помощью. Когда дядя Зяма решил не возвращаться в семью, он до глубокой ночи сидел и беседовал с моей мамой в нашей комнате. А я был с Луизой на кухне и страшно удивлялся, почему меня мама не зовет спать.
Когда тетя Маня с Алексеем вернулись в Москву, им удалось поменять свою комнату в нашей квартире на бóльшую в соседнем переулке. Там у них вскоре родился сын Володя. Всю войну Алексей был на фронте в СМЕРШе. Была такая организация «смерть шпионам». Как-то он приезжал в отпуск, и после этого у них родился второй сын Миша. Так назвать его предложил я в память о погибшем на фронте дяде Мише. После войны какое-то время их семья жила в Норильске по месту работы Алексея. Потом они вернулись в Москву. Алексей решил оставить тетю Маню. И опять он долго беседовал с моей мамой. Тетя Маня вырастила и выучила сыновей. Оба они получили высшее образование.
Дядя Миша. Младший мамин брат, как она говорила, был ей как сын. Она всячески опекала его, помогала ему приехать и устроиться в Москве. С детства я помню его в военной форме. Какое-то время он жил у тети Мани еще до ее замужества. Он был высокий, статный, с ухоженными руками. Помню, он сидит на диване, на коленях у него настоящая винтовка. Он разрешает мне ее потрогать. Однажды он подарил мне большой зеленый заводной танк на гусеницах, который перелезал через разные препятствия, но, к моему сожалению, не мог взобраться на наш зеркальный шкаф.
После финской войны дядя Миша получил назначение в город Койвисто, под Выборгом. Это территория, отошедшая к СССР после войны с Финляндией. И нас, всех детей, Шульмана, меня и Витю отправили на зимние каникулы 1941 года жить к тете Клаве и дяде Мише. Видел я дядю Мишу мало. Он уезжал в часть, когда мы еще спали, а приезжал поздно. Он был морской офицер с полосками на рукаве. Форма ему очень шла.
Мы все, да еще двое своих, Боря и Риточка, были на попечении тети Клавы.
31 октября 1941 года во время Великой Отечественной войны финский снайпер смертельно ранил дядю Мишу, и он вскоре умер на руках товарищей. Тетя Клава получила письмо от его товарища с этим ужасным известием, когда мы все вместе с ней жили в эвакуации в деревне. Личное дело дяди Миши есть в музее Катастроф Яд ва-Шем вИерусалиме.
Тетя Клава навсегда осталась моим родным человеком. Она называла себя моей молочной мамой. Многие годы мы жили одной семьей: на даче, в эвакуации, затем снова на даче. Все семейные торжества, в основном мои дни рождения, были с тетей Клавой. Тетя Клава отличалась умением быть очень демократичной. Она умела проявить широту и доброту в отношениях и сделать это совсем просто, буднично. Это даже трудно описать, потому что от всего общения с ней осталось вот такое впечатление. Мы жили в одной квартире в соседних комнатах. Потом, когда она стала женой дяди Миши, мы вместе снимали дачу. Потом, когда папа построил свою дачу, мы жили вместе на этой даче. А там была одна большая комната. Мы жили вместе, опять в одной большой комнате, в эвакуации. Так что мое восприятие тети Клавы сложилось не из отдельных эпизодов, а из постоянного общения в течение многих лет. А отдельные эпизоды, наверное, мало, о чем говорят.
В раннем детстве, не помню почему, может случайно, я ударил Борю сумкой по голове, а в сумке была связка ключей. Получилось очень больно, выросла шишка. Тетя Клава меня не ругала.
На свои дни рождения я получал от нее дорогие подарки. Мы часто гуляли вместе: Боря, Шульман и я. Тогда только что отменили карточки, и цены были ужасно высокие. Для примера, помню, как я и мой брат Витя пошли в магазин и купили за 8 руб. одну ириску, кусочек откусил я, кусочек Витя. И вот в то время тетя Клава давала Боре, Шульману и мне 90 руб. на три порции сливочного мороженного.
Мы жили у тети Клавы в Койвисто: Шульман, я, мой брат Витя, Боря и Риточка. Тетя Клава управлялась с нами без всякого нажима и никогда не повышала голос.
Как-то на даче мы грызли семечки. Выплевывать шелуху в кулак было очень скучно. Тетя Клава сказала, что разрешает всем выплевывать шелуху на пол, а она потом все уберет. Это было очень весело.
Позже я опишу, как тетя Клава помогла маме и всем нам в эвакуации, в непривычной для мамы обстановке русской деревни