Анатолий Межерицкий
(Ванкувер)
Потрфель
В те, теперь уже очень далекие 1960 годы, в Советском Союзе еще не было так называемых «дипломатов», которые здесь называются briefcases – маленьких элегантных чемоданчиков для деловых документов. В ходу были различные портфели – из материи, клеенки, дермантина, из кожизаменителей, из настоящей кожи и др. Портфели из клеенки и дермантина носили школьники и студенты, из кожизаменителей - инженеры, участковые врачи и различные служащие. Портфели из настоящей кожи назывались «профессорскими», были дефицитом и их важно носили крупные ученые, известные писатели и поэты, партийная и государственная элита. И хотя эта классификация весьма условна, тем не менее с большой степенью вероятности по типу портфеля можно было определить положение его хозяина на социальной лестнице советского общества, подобно тому, как здесь об этом судят по марке машины и месту жительства человека.
У меня долгое время не было портфеля. В школу я ходил с офицерской полевой сумкой отца, она была удобной во многих отношениях: длинный ремешок позволял носить ее на плече, оставляя руки свободными для драк с другими мальчишками; намотав ремень на руку можно было использовать сумку как пращу и т.д. Но в институт ходить с этой, уже очень потертой во многих «сражениях», сумкой было «не комильфо», поэтому я просто засовывал несколько тетрадей за пояс и шел слушать и записывать лекции. После окончания института работал на заводе, носить туда было нечего, все что требовалось для работы находилось в ящиках моего рабочего стола. Однако, когда в 1959 г. я поступил на работу в сектор атомных и газотурбинных судовых установок Центрального Научно-Исследовательского института Морского Флота (ЦНИИМФ), то вопрос о портфеле возник сам собой: во-первых, я был принят хоть и младшим, но все-таки научным сотрудником, а во-вторых, практически все сотрудники приходили в Институт с портфелями. Покупать дешевенький портфельчик мне не хотелось. Перед глазами стоял портфель, однажды случайно увиденный мной в комиссионном на Невском: из настоящей блестящей кожи шоколадного цвета, с различными накладными кармашками по бокам – просто божественный портфель. Вот только цена его была совершенно безбожной – 64 рубля! Ясно, что при окладе мл. науч. сотр. без ученой степени и научного стажа в 98 руб. можно быдо только мечтать о таком портфеле. Я и мечтал: вот я, красивый молодой кандидат наук, захожу в аудиторию, небрежным жестом ставлю свой великолепный портфель на кафедру, достаю конспект и, ловя влюбленные взгляды молоденьких студенток, начинаю читать лекцию. Мечты, мечты... Однако иногда они сбываются – в марте 1962 г. я защитил кандидатскую диссертацию, посвященную реверсу судовых газотурбинных двигателей, и стал самым молодым кандидатом наук в институте. Вскоре я был переведен на должность старшего научного сотрудника с месячным окладом 230 руб. Вот тогда молоденькие
незамужние сотрудницы стали бросать на меня заинтересованные взгляды. И произошло это всего через три года после начала работы в ЦНИИМФ! Обычно на защиту диссертации даже для аспирантов Института требовалось 5-6 лет. И мне всего 28.5 лет!! Только через некоторое время я осознал, что этому успеху был обязан ряду удачных для меня обстоятельств. Во-первых, зто был такой период хрущевской «оттепели», когда пещерный сталинский государственный антисемитизм был не то чтобы ликвидирован, но несколько смягчен, слегка заретуширован. Во-вторых, в это время шло проектирование первого отечественного судового газотурбинного двигателя и Институт принимал активное участие в его создании. Поэтому тема реверса была плановой, с конкретными сроками выполнения, финансированием и т.д. Выполнение, а лучше перевыполнение, плана было святой объязанностью руководства Института, в связи с чем я получал всю необходимую помощь в работе над темой. В-третьих, начальником сектора был (по совместительству) доктор техн. наук, профессор кафедры судовых турбин Ленинградского Кораблестроительного ин-та А.Г. Курзон, который и представил мою диссертацию к защите в ЛКИ. Поэтому быстрота и легкость защиты во многом объяснялась не какими-то моими особенными способностями, а тем, что я, как говорится, оказался «в нужное время в нужном месте». Но тогда, сразу после защиты, я неимоверно возгордился и ходил, задравши нос. Единственное, что омрачало мое торжество, было отсутствие портфеля. Однако, несмотря на достаточно высокий оклад и то, что я стал подрабатывать в Высшем Инженерном Морском Училище им. Адмирала Макарова, денег почему-то всегда не хватало и о покупке портфеля можно было только продолжать мечтать. Но я не сдавался, завел специальную коробочку, на крышке которой написал «ПОРТФЕЛЬ» и стал откладывать туда каждый месяц по 5-7 рублей. К сожалению, о коробочке знала жена и каждый раз, когда там собиралось 25 – 30 рублей, возникала какая-то «абсолютно неотложная» ситуация, требующая этих денег. Так бы и ходить мне без портфеля еще очень долго, если бы не подоспевшее тридцатилетие, на которое сотрудники сектора собрали для подарка 47 рублей. Я попросил ничего мне не покупать, а хранить эти деньги до тех пор, пока найду нужный мне портфель, усиленными поисками которого начал заниматься. Завел знакомства в нескольких комиссионных магазинах и месяца через два получил долгожданный звонок. Бросив все дела, помчался в этот магазин на Суворовском проспекте, где мне показали спрятанный для меня портфель. Ах, какой это был красавец! Из чистой кожи, выделанной под крокодилью, благородного темно-желтого цвета, с тремя отделениями, с кармашками для карандашей и ручек, с никелированным замком, на котором была выгравирована какая-то монограмма, с отдельным наплечным ремнем, совсем новый. Я влюбился в него с первого взгляда! Стоил он 72 руб, но после некоторых переговоров, мне скинули четыре рубля. Я поехал обратно в институт, взял подарочные 47 рублей, одолжил до получки недостающие 21 и стал, наконец, обладателем Портфеля Своей Мечты. Ухаживал я за ним, как автолюбитель за первой машиной – по вечерам протирал внутренние и наружные поверхности влажной тряпочкой, надраивал никелированный замок зубным порошком и т.п. Со своей стороны Портфель стал оказывать влияние на меня, требуя большей солидности: действительно, не солидно с таким Портфелем в руках вести себя по мальчишески, что мне иногда по-молодости очень хотелось. А однажды он способствовал принятию решения, определившего мою судьбу на много лет вперед. Дело было так. Как–то вызвал меня начальник сектора проф. А.Г. Курзон. Не помню уже почему я взял с собой Портфель и, зайдя в кабинет начальника, поставил его на стол. А там уже стоял профессорский портфель, который рядом с моим выглядел бедной Золушкой. Ананий Григорьевич взглянул на мой Портфель, хмыкнул и с такой нескрываемой иронией посмотрел на меня, что ошибиться было невозможно: «Не по Сеньке шапка» - говорил его взгляд. И я понял – для соответствия Портфелю надо, если и не стать доктором наук, то хотя-бы носить в нем материалы докторской диссертации. Я обсудил тему диссертации с А.Г. Курзоном и он включил ее в план НИР института. Так началась моя длительная «докторская сага». Работа продвигалась успешно и уже через два года я носил в портфеле рукопись своей первой монографии, которая была опубликована издательством «Судостроение». Я полагал, мне потребуется еще пару лет для окончания работы, но тут вмешалось непредвиденное. Как хорошо известно, в 1967 г. разразилась война между Египтом, Сирией и Иорданией с одной стороны и Израилем с другой. В резудьтате, маленькая израильская армия наголову разгромила арабские, до зубов экипированные советским новейшим вооружением. Советское Правительство было в бешенстве, но ничего кроме разрыва дипломатических отношений сделать Израилю не могло. Поэтому весь свой «праведный гнев» обрушило на советских граждан еврейской национальности. Вместо того, чтобы разобраться в причинах разгрома арабских стран и сделать соответствующие выводы, был организован антисемитский шабаш. Евреев, работавших в «оборонке» лишали допусков к секретным документам с формулировкой «утрата доверия». А без допуска работать в «оборонке» было невозможно. Люди, уволенные с такой формулировкой, становились безработными, ибо ни в одну организацию по специальности их не принимали. Начались увольнения и в ЦНИИМФ и я каждый день с ужасом ожидал вызова в спецчасть и отдел кадров. В это время я узнал, что Мурманскому Высшему Инженерному Морскому Училищу (МВИМУ) требуется преподаватель по курсу «Судовые
турбины». Я позвонил в Училище, переговорил с деканом факультета, взял отпуск и поехал в Мурманск «на разведку». Мне там понравилось: многие преподаватели были ленинградцами и москвичами, а близость многочисленных флотов обещала хорошую перспективу для продолжения работы над диссертацией. И я решился оставить Ленинград ради этой возможности. «Побуду здесь 5 лет – думал я – пересижу антисемитский шабаш, защищу диссертацию, а потом вернусь на коне». Таким образом я оказался в МВИМУ, где занял должность доцента кафедры судовых силовых установок, что соответствовало имиджу моего Портфеля. Работа над диссертацией продвигалась успешно, материалов в моем замечательном Портфеле становилось все больше и, наконец, в 1975 г я решил, что диссертация готова. Доложил результаты на заседании кафедры, затем на Ученом Совете Училища, и получил «добро» на защиту.
Здесь я хочу сделать небольшое отступление от темы, т.к. не уверен, что многие читатели, особенно молодые, хорошо представляют порядок получения и значимость ученых степеней в СССР. Тогда, да и теперь в России, существовало только две ученых степени – кандидат и доктор наук. Разница между ними громадная, как между подполковником и генералом. На одинаковой должности д.т.н. получал в 1.5 – 2 раза большую зарплату, чем к.т.н., он имел право на установку квартирного телефона без очереди, что в СССР было большим преимуществом, мог лечиться в специальных санаториях и больницах Академии Наук, получать повышенную пенсию, обедать в Доме Ученых в отдельном зале по особому меню и т.д. Поэтому требования к докторским диссертациям были очень высокими: надо было опубликовать несколько монографий по теме диссертации, подготовить не менее 5-ти кандидатов наук (создать свою «научную школу»), часто выступать с докладами на различных конференциях, соответствовать требованиям политической благонадежности,
внедрить рез-ты своих исследований в практику и др. Ясно, что выполнение этих многочисленных условий требовало времени; поэтому средний возраст докторов наук был в районе 55 лет, а их количество – в 18 раз меньше, чем кандидатов наук (здесь я не касаюсь математиков, физиков-теоретиков, для которых требования были другие). Существовало масса ВУЗов, главным образом периферийных, без единого доктора наук. Да что там ВУЗы, миллионные области, такие, например, как Архангельская, Житомирская, Полтавская, Курская, не могли похвастаться хотя бы одним доктором наук. Поэтому каждая защита докторской диссертации выливалась в событие, вызывавшее повышенный интерес не только научной общественности. Очевидно, при таких условиях не могло быть и речи о покупке диссертации, о «скачивании» ее с интернета (да его тогда и не было) и т.п., что имеет место в современной России, в связи с чем уровень ее науки и международный авторитет заметно упали.
Мне удалось выполнить все многочисленные требования за исключением одного – соответствия политической (читай коммунистической) благонадежности. Во-первых, я не был членом коммунистической партии, что само по себе вызывало, мягко говоря, недоверие курирующих органов. Во-вторых, мои высказывания об Израиле: когда я находился на очередных курсах переподготовки офицеров запаса, нам показали документальный фильм, снятый американцами, о том, как эскадрилья израильских вертолетов за 20 минут истребила дивизию (!) советских новейших танков, переданных арабам. Это было настолько ошеломяющим и блестящим военным мастерством, что я не сдержался и заявил во-всеуслышение: «Вот куда нас надо посылать на переподготовку, а не здесь протирать штаны!». На следующий день меня вызвал замполит части, в которой я проходил переподготовку, и устроил мне «разнос» за мои якобы сионистские взгляды, грозя всевозможными неприятностями.
Да и до этого я уже давно был «невыездным» и числился в КГБ диссидентом. Поэтому я решил сдать свою диссертацию на защиту в Военно-Морскую Академию (ВМА), зная, что на флоте не очень «уважают» КГБ. Кроме того, успешная защита в ВМА практически на 100% гарантировала быстрое утверждение в Высшей Аттестационной Комиссии, т.к. большинство членов военно-морской секции ВАК были служащими Академии. Заручился рекомендательными письмами от командования Северного Флота и руководства различных оборонных предприятий, положил их вместе с другими необходимыми документами в свой Портфель и полетел в Ленинград. Созвонился с секретарем нач-ка ВМА Адмиралом Флота А.Е. Орла (одна фамилия чего стоит!) и за двадцать минут до назначенного времени приема сидел в его в приемной. Конечно я волновался, несколько раз открывал и закрывал Портфель, проверяя наличие документов, хотя они и не могли никуда деться. Наконец, дежурный офицер открыл двери и пригласил меня в кабинет Адмирала. Я вошел, доложился, Адмирал пригласил меня сесть и начал расспрашивать о моей службе на флоте, о том, что мной сделано на кораблях Северного Флота, о моей связи с оборонными КБ и заводами и т.д. Я старался отвечать кратко и по флотски четко. Беседа длилась около 30 мин. и, видимо, Адмирал остался доволен, т.к. завершая ее сказал: «Хорошо, давайте Ваши документы, я подпишу Ваш рапорт». Я поднял свой Портфель с пола, поставил его на колени и нажал на рычажок замка. Он не открылся. Я нажал еще раз сильнее – замок не открылся! «Что за черт - удивлялся я, продолжая возиться с замком, – ведь я его только-что открывал несколько раз». Видя мое замешательство, Адмирал вызвал дежурного офицера и попросил его помочь мне открыть Портфель. Но у того тоже ничего не получалось – Портфель упорно не хотел открываться!!
Адмирал разозлился и велел нам выйти в приемную и там продолжить наши усилия. Мы вышли, офицер достал ножик и с его помощью пытался поддеть язычек замка – не получалось. Замок упорно не открывался как будто его удерживала какая-то невидимая сила. А время уходило, я понимал, что Адмирал долго ждать не будет, поэтому решился на отчаянный шаг – сломать замок. Мы с офицером взялись за Портфель двумя руками и с силой дернули его в разные стороны. Замок вместе с куском «мяса» оторвался, я вынул документы, вернулся в кабинет Адмирала и он написал резолюцию «Принять к рассмотрению». Я поблагодил его, извинился за инцидент с Портфелем и ушел, довольный результатом. Ах, если бы я был верующим! Я бы сразу понял, что это Бог через моего ангела-хранителя и мой Портфель подает мне сигнал « Не ходи сюда, зря потратишь время и здоровье». Но я атеист и не понял этот сигнал. И только тогда, когда после полутора лет всевозможных доработок, устранения несущественных придирок, обсуждений на разных кафедрах ВМА, мне вернули диссертацию в связи с «несоответствием профилю Ученого Совета» (?!), я осознал, почему мой Портфель не хотел открываться. Причиной такого решения Совета, как по секрету сообщил мне мой хороший знакомый, нач-к кафедры турбин конт-адмирал Г.Г.Жаров, была «вводная» от нач-ка политотдела ВМА, т.е. влияние КГБ на флоте было гораздо сильнее, чем я полагал.
Этот случай нанес сильный удар по моему атеизму и хотя я и не стал верующим в Бога как личность, но поверил в существование некой неизвестной Высшей Силы или Высшего Разума. С тех пор я «очеловечил» свой Портфель и поэтому пишу это слово с заглавной буквы. Отремонтировать Портфель не удалось, «рана» оказалась смертельной и он окончил свое земное существование в углу кухни, где жена использовала его для хранения овощей.
Фортуна со смертью Портфеля совсем отвернулась от меня, несколько лет я никак не мог найти место защиты – везде под
разными предлогами мне отказывали, везде вмешивалось партбюро данной организации. Только в 1978 г. удалось встретить принципиального человека – председателя Ученого Совета Ленинградского Ин-та Водного Транспорта проф. В.М. Селивестрова, который принял работу, несмотря на сопротивление партбюро. В июне 1979 я защитил диссертацию, однако факт защиты был через год ликвидирован задним числом в связи с эмиграцией моего младшего брата. И только в конце 1997 г., в период перестройки, мне наконец вручили диплом д.т.н., который я взял с собой сюда, надеясь на его помощь в поисках работы в Канаде. К сожалению, он не помог и на первых порах мне, как Остапу Бендеру после его ограбления на границе, пришлось переквалифицироваться, правда не в управдомы, а в посудомойщики.Много воды утекло с тех пор, но и теперь, когда по утрам иду на работу, мне иногда чудится, что в моей руке не модный брифкейс, а мой замечательный темно-желтый, по нынешним понятиям устаревший Портфель, «погибший» в приемной нач-ка ВМА, когда он безуспешно пытался прикрыть меня «грудью». И флер легкой грусти охватывает мою душу, как это происходит, когда я вспоминаю своих друзей, уже ушедших, как говорится, в мир иной.