Ольга Костина
Китченер
Не дождетесь…
(Продолжение. Начало в 1(5) номере 2016 гг.)
***
Задачи было две – найти Петра и решить вопрос с дочерью. При этом соблюсти максимальную осторожность в вопросах неразглашения факта беременности дочери. С Петром было проще. Из части он никуда не убежит, обращусь сразу к командиру, думала Мила. С врачами будет сложнее. Тут не простой аборт. Тут нужны уже искусственные роды. И оформлять придётся на свое имя.
Люся плыла по течению. Самое страшное позади – мама уже всё узнала. Теперь она всё устроит. Нужно только набраться терпения. Люся дала слово, что видеться с Петей больше не будет. Поклялась страшной клятвой.
А у Петра начались сплошные неприятности. Люська залетела. Сказала об этом, когда ребенок уже зашевелился. Дурёха, сама ещё ребенок и ничего в этом не смыслит. Он тоже хорош. Бросился в любовь, сломя голову. Стал Люську успокаивать – не переживай, поженимся. Но как это сделать реально, не знал. Ей ведь только пятнадцать. Не распишут. Да ещё и в тюрьму за это загреметь можно.
Когда командир части построил всех «шефов» на плацу, Пётр уже смутно понимал, что собрали их неспроста. Потом появилась красивая женщина лет тридцати пяти. Она внимательно разглядывала всех солдат, сверяя их с фотографией в руке. Возле Петра она остановилась, вгляделась в его лицо, словно узнавая, и вдруг внезапно кинулась на него и стала хлестать его по щекам узкой белой ладонью.
- Мерзавец, как ты мог сделать такое с ребенком!? – кричала она.
- Я посажу тебя за растление малолетних, сгниёшь в тюрьме, - она рыдала и продолжала награждать его пощёчинами.
- Я люблю её, - он отвечал этим на каждую её пощёчину. – Я виноват. Простите меня. Но я люблю её.
Наконец, опознание закончилось, и началось дознание. В сокровенные отношения влюбленных грубо вторглась жизнь в виде командира, замполита и матери Люси. Командир долго разговаривал с Милой, утешал её, просил не обращаться с заявлением в милицию. Во-первых, если этот случай дойдет до командования, то и ему, командиру, не поздоровится. Замполит вторил ему - кому нужно - кричать об этом на весь мир. Да и зачем ломать судьбы двух молодых людей? Они, вероятно, поженятся, когда можно будет.
- Смотрите, как Пётр стойко выдержал Ваше мордобитие перед сослуживцами. И не отказался от Вашей дочери, - замполит с надеждой посмотрел на Милу.
Мила и сама понимала, что кричать на весь белый свет о позоре дочери не нужно. Но её так захлестывала обида и злость, что остановить себя было трудно.
- Пусть отвечает за свои поступки. Ему двадцать два, он уже мужчина, если можно назвать мужчиной того, кто воспользовался наивностью ребенка, - устало ответила Мила. – Заявление я на него все-таки напишу.
На том и расстались.
А через два дня в квартиру Милы постучали неизвестные люди – мужчина и женщина. Они представились родителями Петра и попросили выслушать их.
- Я заранее знаю всё, что вы собираетесь мне сказать. Ваш сын подлец и преступник и должен за всё ответить, - Мила не давала им войти.
- Послушайте, уважаемая Людмила Николаевна, давайте поговорим спокойно. Это ведь наши дети, и они любят друг друга. Впустите нас, мы поговорим, - мать Петра готова была на любые унижения, лишь бы её сына миновала тюрьма.
Сыновей у неё было четверо. Все красавцы, все образование получили. Пётр был третьим, ему ещё год доучиваться после армии. Что же теперь – вместо красивой и счастливой жизни – тюрьма? Нет, она сделает всё, чтобы этого не случилось. В ногах будет у этой высокомерной красотки валяться, позволит ей ноги об себя вытирать, но сына вытащит.
Мила впустила их. Она уже почувствовала, что, в конце концов, поддастся на их уговоры. Она же не монстр и не кровожадная мстительница. Теперь ей просто нужно было увидеть их страх и боль за своего ребенка, пусть и великовозрастного. Ей хотелось, чтобы и они так же страдали от поступка своего сына, как она страдает от безрассудности своей дочери.
- Люда, вот увидите, они ещё поженятся, жить будут хорошо, детей нарожают, - пытался успокоить Милу отец Петра.
- Никогда этому не бывать! - резко оборвала его Мила. – Я запретила Люсе не только видеться с ним, но даже думать о нем.
Как бы не так! - подумал отец. Я своего сына знаю. Чего захочет, того всегда добьется. Он упорный. А вслух сказал:
- Ну, и правильно. Мы тоже с сыном поговорим, чтобы он Вашу Люсю больше не тревожил, чтобы даже думать о ней перестал… Ну, мы с него слово возьмём. А Вы уж его простите.
- Простите Бога ради! – запричитала мать и сползла с дивана, встав на колени.
Она всё стояла так и плакала, пока Мила тоже не разрыдалась. Так они и ревели обе, каждая о своем ребёнке. А отец сидел, сжав зубы так, что они скрипели.
***
Люся уезжала к тётке в небольшой городок, что стоял на большой и красивой реке. Тётя жила в собственном доме, была родной сестрой мамы. С ней жила средняя дочь и младший сын. А старшая уже вышла замуж и жила отдельно от родителей. Муж у тети был знатным металлургом и таким же знатным садоводом. Городок, где они жили, тем и славился – трубопрокатным заводом и садами.
Мила решила отправить Люсю как бы на реабилитацию. И главное – подальше от Петра. Как говорится: с глаз долой – из сердца вон. Пусть поживёт девочка в обстановке, где ей ничего не будет напоминать о происшедшем.
Люся стояла возле вагона, терпеливо выслушивая наставления матери, и послушно кивала головой.
- Ты там тётю Зину слушайся, - говорила Мила.
- Хорошо.
- Ты ей помогай во всём, - мать взяла Люсю за руку.
- Угу.
- Ты обещай мне, что всё забудешь. Что постараешься забыть, - заглядывала в глаза дочери Мила.
- Забуду.
А в душе всё кричало – НЕ ДОЖДЁТЕСЬ!
Любовь свою не забуду – не дождётесь!
Петра своего не забуду – не дождётесь!
И чтобы никогда его не видеть – не дождётесь!
Ребёночка своего первого, убитого самыми близкими и врачами, – не забуду. НЕ ДОЖДЁТЕСЬ!
***
Первое, что сделала Люся, когда приехала к тёте Зине, - сходила на почту, купила конверт и тут же, на почте, написала Петру маленькое и ёмкое письмо. Я у тётки. Адрес. Пиши мне «до востребования».
А когда через два месяца вернулась домой, то в первый же вечер убежала на свидание.
***
Свадьбу сыграли через год, после демобилизации Петра. Три года, как один денёчек, отслужил он в прекрасном столичном городе. Друзей завёл со всего света – грузин, латышей, бурятов, армян. Девушку свою здесь встретил. Чуть в тюрьму из-за неё не угодил. Но вот добился-таки своего – Ритуля теперь жена его. Нет, не Люська. Люська осталась в прошлом.
Когда пришли во Дворец бракосочетания, молодых развели в разные комнаты. А потом по громкой связи пригласили каждого по имени и фамилии.
- На регистрацию приглашаются…
Свою фамилию и имя Пётр услышал очень хорошо. А вот в невесты ему пригласили какую-то Маргариту. Он дёрнулся, решил, что ослышался. Но потом понял, что Маргарита носит ту же фамилию, что и его Люська.
- Т-а-а-к! Пойду-ка я посмотрю, кого это мне предлагают!
Но в зале его ждала Люська. Смущённая и красивая, в белом крепдешиновом платье.
- Так это ты Маргарита?
- Я, - виновато улыбнулась невеста.
- Ладно, потом разберёмся, - сказал Пётр и решительно шагнул в зал регистрации.
Уже потом, когда ехали домой в такси, Люся рассказала ему, что по паспорту и по метрике она – Маргарита. Мама так назвала её, чтобы хоть как-то примирить бабушку с внучкой. Не любила бабушка внучку, рождённую от нелюбимого зятя. Говорила, что от ребёнка «Ильей воняет». А имена красивые и вычурные бабушка любила очень. Вот мама и назвала её Маргаритой. Но когда малышка стала подрастать и лепетать, то сама себя стала называть Вусенькой. Люсенькой. Так с тех пор и стала она Люсей. Люськой. Люсёнком. А Маргарита она только по паспорту.
- Прости, что сразу тебе об этом не сказала. Я так привыкла к своему имени, что про Маргариту и не вспоминала. А потом даже страшно стало, что тебе это имя не понравится, и ты меня разлюбишь.
- Глупости, - отрезал Пётр.
- Знаешь, ты зови меня по-прежнему. А про Маргариту пусть только паспорт знает, - попросила молодая жена.
- Нет уж! Раз Маргарита, так Маргарита. Будешь ты моей Ритулей, - Пётр прижал её к себе и крепко поцеловал.
***
Так осталось в безвозвратном прошлом её имя, так осталось в безвозвратном прошлом её детство, озарённое и омрачённое любовью. Пётр-муж в корне отличался от Петра-возлюбленного. Оказалось, что он очень ревнив. Ревновал Риту чуть не к каждому столбу. Ей и по улице приходилось идти с опущенными глазами. А уж если одноклассник встретится и поздоровается, то совсем плохо. Сначала были просто безобразные сцены. Потом дошло до рукоприкладства. Ходила с синяками и кровоподтеками. А ей было всего шестнадцать. Хотелось нравиться, хотелось красиво одеться, хотелось пострелять глазами. Но всего лишь для того, чтобы оценили, какой у неё муж красивый, и как красиво они смотрятся вдвоём.
Рите приходилось учиться жить с этим жёстким и жестоким человеком. Матери она никогда не жаловалась. Тоже почему-то боялась. По инерции, наверное. Терпела побои и оскорбления, тихо плакала в подушку, когда Пётр засыпал.
Сын родился через год. Рите было семнадцать. Они жили по-прежнему в квартире родителей, всё в той же одной большой комнате, разделенной пополам мебелью. Мама вышла замуж второй раз, и вместе с младшей дочерью и новым мужем съехала на съемную квартиру. Бабушка уехала гостить к тёте Зине, одной из трёх своих дочерей. Остался отец за символической перегородкой. Одинокий и постаревший, переставший скандалить, когда выпьет. С зятем он не дружил. Потому что сам по природе своей был человеком добрым. И жестокость Петра удивляла его и возмущала. Он пытался вступаться за дочь, но понял, что это приносит ей ещё большие страдания.
Когда сыну исполнился год, Рита пошла работать. Работал и Пётр. Но денег всё равно хронически не хватало. Помогала мать, тайком отдавая Рите алименты на младшую дочь, покупая одежду внуку, дочери и даже «любимому» зятю. Так и жили.
***
За одиннадцать лет совместной жизни Рита с Петром где только не побывали. Не сиделось мужу на месте, всё хотел найти место, где лучше, теплее, сытнее и зарплата больше. Из столицы они уехали, когда сыну было три года. Надоело зятю жить с тестем в одной комнате. И он завербовался на работу в Казахстан – на завод железобетонных конструкций. Обещали хорошую зарплату и отдельную квартиру. Но там не прижились. Хоть и квартиру дали, и должность у Петра была неплохая. Но он стал заглядываться на других женщин, а потом и открыто гулять. И поэтому ещё больше бить жену. Жизнь превратилась в какой-то непрерывный кошмар для Риты. С нервным срывом и сильнейшим воспалением печени она попала в больницу. Врачи порекомендовали Петру сменить обстановку, а ещё лучше – климат. Через два года они из Казахстана уехали, заплатив неустойку – все заработанные деньги - за невыполненный контракт.
Потом они строили порт на Чёрном море. Там прожили только несколько месяцев. Братья Петра сманили их в село на Дунае. Все они жили там кучно. Все были женаты и имели детей. Но даже сами они не предполагали, что когда соберутся все четверо, то и драться друг с другом будут безжалостно, словно давние заклятые враги. Характеры у всех братьев одинаковые, а когда хмель затуманивал разум, то вылезало на свет самое худшее в них – злость, зависть, похвальба и слепая ярость. Вымещали всё это они на жёнах и друг на друге. И хорошо, если это заканчивалось подбитым глазом, а бывало, что и зубы крошили, не раздумывая.
В совхозе построили для Петра и Риты дом. Новый, чистый, красивый. Землю дали для сада-огорода. Сын уже в школу пошел. Живи да радуйся. Но радость не приходила. Чем дальше, тем больше Рита понимала, что живёт в рабстве, битая и униженная когда-то любимым мужчиной. Уйти от него она хотела и не раз. Но всегда он её останавливал, возвращал, то кнутом, то пряником, принуждая жить вместе. А однажды просто сказал: уйдешь – убью.
После очередной, особенно жестокой, пьянки и драки, Пётр снова решил искать место, «где лучше». Бросив дом, землю, устроенный быт, хорошую должность и «любимых» братьев, он снова устремился на поиски лучшей жизни.
На этот раз решил поселиться в том городке, откуда давным-давно его Люся прислала ему письмо. Поселились у Ритиной тетки. Но совсем скоро Пётр устроился на завод, получил квартиру и снова обзавёлся домашним скарбом. Несмотря на свой задиристый характер, Пётр был тружеником, мог руками сделать что угодно, и умом его Бог не обидел. Это ценили на работе, поэтому так быстро удавалось ему то, что другие годами ждали от начальства – квартира, должность.
А в семье всё оставалось по-прежнему. Пётр взрывался каждый раз то из-за не вовремя сказанного слова, то из-за невольно брошенного взгляда, то просто из-за того, что был зол. Рита с сыном старалась меньше попадаться ему на глаза. Однажды, придя домой очень пьяным, Пётр прошёл на кухню, взял все ножи, что были в доме, поставил возле стены жену с сыном.
- Сейчас у нас будет цирк, - мрачно процедил он сквозь зубы. – Стойте, не шевелитесь, а то хуже будет. Я буду бросать ножи, как в цирке. А потом вы отойдете, а на стене останутся ваши силуэты.
- Петя, не надо, я боюсь, что ты промахнешься, - попробовала попросить Рита.
- Стоять! – проревел Петр.
- Пожалей хоть сына, я останусь, а его отпусти, - Рита готова была на всё, лишь бы уберечь ребёнка.
- Стоять, я сказал!
По лицу сына бежали слезы, а в глазах застыл ужас. Но он молчал, потому что знал, если убежит сейчас, то потом отец изобьёт его до полусмерти. А о матери и говорить нечего.
- Не дождёшься ты, чтобы мы вот так, как бараны стояли и ждали, что нас зарежут. Бежим, сынок! – Рита ухватила сына за руку и бросилась к дверям. И пока они бежали, звонко цокали ножи о стены, а те, что втыкались в доски на полу у их ног, противно дрожали.
Он не стал их догонять, потому что смелым был только со слабыми. А когда встречал достойный отпор, мгновенно менялся, как хамелеон.
***
Ничего не осталось от любви. Нежность сменилась отчужденностью. Доверие исчезло. Грубость и сила главенствовали в семье. Главный закон их жизни назывался «Я сказал!». Никакого инакомыслия или неподчинения, это каралось сразу и беспощадно.
Рита жила в постоянном страхе. Да и что это была за жизнь. Одно светлое пятно – сын. Внешне очень похожий на отца, характером пошёл в неё. Ласковый и отзывчивый, он умел пожалеть и понять состояние матери. Но он тоже боялся отца.
Пётр и сам понимал, что в семье плохо, напряжённо. Видел, как мрачнеют лица жены и сына, когда он возвращается домой, как гаснут весёлые искорки в глазах когда-то любимой им девушки. Он и полюбил её когда-то за веселый нрав, умение не сдаваться и бесконечную доброту. А потом как-то сам не заметил, куда всё это ушло.
Не бить её он уже не мог. Его отец всегда бил мать. Хоть ему и братьям это не нравилось, все они впоследствии отыгрывались на своих жёнах. Пётр в этом деле перещеголял их всех. Однажды, когда старший брат стал свидетелем безобразной сцены избиения, он оттащил Петра от лежащей на полу жены.
- Ты что, совсем с ума сошёл!? Что же ты бьёшь её по голеням. От этого часто рак бывает. Ты бей туда, где синяков не видно – в живот, по корпусу. И не бей же ты ногами, дурак! Так же и убить можно. Сядешь потом.
Из-за постоянных побоев у Риты нарушился цикл. Она несколько раз попадала в больницу с высокой температурой, которую ничем не могли сбить. Распухала нога. Или в середине всё болело. Врачам она никогда не признавалась, что все её беды от побоев. От жестоких побоев. Петю же за это могли посадить. Но не этого она боялась. А боялась того, что перед тем, как его посадят, он убьет её и сына.
Она больше никогда не смотрела пристально и бесстрашно в глаза мужу. Всегда взгляд отводила или опускала глаза. Но он и это ставил ей в вину.
- Что глаза отводишь? Уже натворила что-то? Гуляешь от меня?
- Нет, что ты. Просто устала немного, - поспешно отвечала Рита. И старалась скорее заняться чем-то неотложным, чтобы уйти от сверлящего взгляда и начинающих ходить на скулах желваков мужа.
Она теперь так же безоглядно ненавидела его, как раньше боготворила и любила. Всё в нем её раздражало: и как он ест, и как чай пьет, шумно втягивая его губами, как бреется, как причёсывается.
Однажды она с ужасом поняла, что ей даже воды из-под крана для него жалко!
***
В тот недобрый день у Риты было с утра как-то неспокойно на сердце. Пётр должен был вернуться из поездки на родину. Там отец купил ему мотоцикл. Тяжёлый мотоцикл – мечту её мужа. Пётр вёз его поездом. Рита знала, что мотоцикл – это ещё одна опасность для её семьи. Но разве она имела право голоса?
Пётр приехал от родителей в приподнятом настроении. Даже на жену взглянул приветливо. Потирая руки, сказал:
- Ты тут сообрази на стол пожрать чего-то. Сейчас Иван придёт, будем колеса обмывать.
Рита слегка улыбнулась и кивнула головой. Несмотря на то, что она ой как не любила эти длительные застолья с Иваном, которые заканчивались мало чем хорошим, она пошла на кухню и стала автоматически что-то готовить. Мысли шли сами по себе, руки привычно резали, терли, стряпали еду. А мысли всё не уходили. Она и не заметила, как на руки стали капать слезы. Сразу спохватилась, утерла их передником. Пётр не любил её слез. Он от них зверел ещё больше.
- Тебе что, совсем не интересно, какого я коня привёз? – примирительно спросил Пётр, появляясь в кухне.
- Я потом схожу и посмотрю, когда обед приготовлю, - Рите совсем не хотелось видеть этого «коня». Она сама, собственными руками, согласна была разобрать его по винтикам.
- Нет, бросай всё, пойдём, посмотрим, - Пётр развязал ей фартук и выключил плиту.
Разве был у неё выбор или право отказаться? Она спустилась с Петром во двор. Он с какой-то поспешной радостью открывал сарай, не в силах справиться с охватившим его возбуждением. Оттолкнув дверь, он отступил и широким жестом фокусника пропустил Риту вперёд.
Мотоцикл стоял посередине сарая, осваиваясь в новом месте. Он был не из мира мешков, коробок и ящиков с инструментами. Он был из другого мира – мира бензина, скорости и ветра. Он был очень красивый, сиял крыльями и вкусно пах бензином. Он был новый, и, казалось, бил колесом-копытом, как норовистый конь. Именно таким видел его Пётр, именно так он ощущал эту машину.
Рита уставилась на мотоцикл немигающим взглядом. Она чувствовала странное облегчение. Вот сейчас, в этот самый миг, когда этот мотоцикл отпечатался в её зрачке, она поняла, что не может его ненавидеть. Она ненавидит совсем другое и совсем другого. А этот черный блестящий красавец просто по ошибке забежал не в то стойло. Вот сейчас он заведётся и умчится куда-то на свои, только ему ведомые, мотоциклетные просторы.
- Ну, что молчишь? Ошалела от красоты? – Петру необходимо было, чтобы все кругом восхищались его приобретением, чтобы все завидовали ему.
- Красивый… Черный, блестящий… Куда ты на нём ездить будешь? – очнулась от созерцания Рита.
- Куда, куда! В никуда! Везде ездить буду – на работу, с работы, к друзьям и с друзьями на рыбалку! – начал заводиться Петр.
Он ожидал совсем другой реакции жены. По его мнению, она должна была заахать, всплеснуть руками и с радостными воплями броситься ему на шею. Похвалить его, порадоваться за него, засуетиться возле него, заглядывая ему в глаза. И обязательно попросить прокатить её немножко по двору. Обязательно попросить! А она стояла, как варёная рыба, и ничего не просила.
Пётр зло захлопнул дверь сарая. Не такой реакции он ожидал от жены. Ну, ничего, друзья оценят, сыну покажет. Может, он не так будет его бояться, может, мотоцикл сблизит их. Может, и в жизни всё наладиться, Ритка станет весёлой, когда он с ветерком покатит её к морю.
Сегодня Пётр не хотел злиться и скандалить. Сегодня у него был праздник. И он не даст его испортить какой-то снулой рыбе.
- Иди, готовь, - бросил он жене, - я за Иваном схожу.
С Иваном Пётр вместе работал, вместе они увлекались рыбалкой, и не только рыбалкой. Иван уважал Петра за рабочую хватку и умение добиваться от начальства того, что ему, Петру, нужно. Петру нравилось снисходительно разговаривать с Иваном, похлопывать его по плечу. Иван никогда не спорил, соглашался во всём, заглядывал в рот и часто пил чужую водку. И когда водки становилось много, Иван с удовольствием пел пьяным голосом вместе с Петром. С кем же ещё в первую очередь поделиться радостью, от кого же ещё услышать слова восхищения, как не от Ивана.
***
Вечер наступил незаметно. За столом шумели мужчины. Рита иногда заходила в комнату, где обмывался мотоцикл, ставила на стол еду, убирала грязные тарелки и окурки, снова уходила на кухню. На неё напало какое-то оцепенение. И делала она всё сегодня, как робот. А может, только сегодня она почувствовала, что уже давно живёт, как робот, что ей так хочется радостно просыпаться по утрам, заботливо целовать утром мужа и сына, отправляющихся на работу и в школу. Самой уходить на работу с легким сердцем, а вечером накрывать на стол для всей семьи. И улыбаться, улыбаться…
- Я – провожать Ивана, - Пётр нетвердо стоял на ногах.
Рита попробовала попросить:
- Петя, я тебя очень прошу, останься дома. Иван сам дойдёт, ему недалеко.
- Не-е-е-т! Сам не дойдёт. И я сам не дойду. А конь нам зачем? – Пётр хвастливо покрутил на пальце ключом от сарая.
У Риты сердце ухнуло куда-то вниз.
- Петечка, родненький, не бери мотоцикл. Богом тебя прошу. Завтра поедешь, хоть на целый день, хоть на сколько. Только сегодня останься дома. Ну, успеешь ты ещё накататься. Ты же много выпил, - Рита старалась остановить мужа.
- Ты что, не понимаешь? Я иду провожать друга! Про-во-жать, понятно тебе! – у Петра желваки заходили на скулах.
Но сегодня Рита даже этого не испугалась. Всё в ней кричало – останови его, останови его любой ценой!
- Петя, у тебя же номеров ещё нет, как ты поедешь. У тебя милиция мотоцикл заберёт, - всё ещё старалась убедить мужа Рита.
- Я сказал! – Пётр развернулся и, подхватив под руку Ивана, шатающейся походкой ушёл.
Такая тоска напала на Риту, такая безысходность, что из глубины души выкатилось и сорвалось с губ:
- Чтоб ты не вернулся!
Она не плакала, не горевала, сидела с сухими глазами и смотрела в ночь. Она знала, что эта ночь страшная, но нужно её прожить, и нужно быть готовой ко всему.
В пять утра было уже совсем светло. Летняя ночь быстро кончилась, и нужно было что-то делать. Чувство, что всё, что могло случиться, уже случилось, крепло в ней с каждой минутой. Она подошла к телефону и набрала номер справочной. Нужно начинать с больниц, их в нашем городке немного, раз-два и обчёлся, подумала Рита.
- Дайте мне номера всех больниц, - безжизненным голосом попросила она.
Записав, она стала методично обзванивать больницы с единственным вопросом:
- Скажите, к вам не поступал мужчина тридцати пяти лет после аварии на мотоцикле?
Везде «нет». Это плохо. Телефон Ивана не отвечает. Рита снова набрала справочную:
- Мне милицию городскую.
Руки не слушались, но это нужно было сделать. её стало тошнить от страха, разрастающегося внутри.
- Скажите, ночью не было никакой аварии с участием мотоцикла?
- Ещё сводок нет, позвоните после восьми, - участливо ответил голос милицейского дежурного.
Снова телефон Ивана, снова длинные гудки и никакого ответа. Рита в третий раз набрала справку.
- Мне морг.
Она долго сидела над номером, который ей дала телефонистка. Она не хотела звонить туда. Она не должна была этого делать. Но внутренний голос приказывал – звони. Звони. Звони!!!
Пётр ушёл без документов. Мотоцикл без номеров. Что же ей спрашивать? Как выговорить слова, и какие именно?
- Скажите, к вам не поступал мужчина тридцати пяти лет после аварии на мотоцикле? – её голос был почти деревянным, в ушах звенело, во рту пересохло, и было трудно дышать.
- Какого-то привезли. Если хотите, приезжайте, может, опознаете. Он без документов.
Странно, дыхание вернулось.
- Можно приехать сейчас?
- Можно, - устало ответил женский голос.
***
Добираться до морга в пять утра пришлось пешком. Это немного отвлекло от страшных мыслей. Ноги шли сами по себе, куда-то сворачивали, где-то останавливались. Наконец, дошли до нужной двери. Рита позвонила и долго ждала, пока откроют дверь.
Пожилая женщина в зеленом хирургическом халате впустила её в длинный пустой коридор.
- Это вы звонили насчёт мужчины?
- Я.
-Идёмте, - и женщина пошла впереди Риты.
У одной из дверей она остановилась, внимательно посмотрела на Риту и по привычке спросила:
- Выдержите?
- Не знаю, - только и ответила Рита.
Они вошли в полутёмную холодную комнату, где на длинных столах лежали тела, покрытые простынями. Рита боялась сосредоточиться на очертаниях этих тел. Ей вдруг стало казаться, что это сон, и она должна обязательно проснуться и вылезти из этого страшного, мерзкого и ужасного сна. Но ничего не получалось. Тогда она стала медленно обводить глазами каждый стол.
- Он ещё не здесь. Мы не успели уложить его на стол. Утром придут санитары, всё сделаем. Он там – в углу на полу, – дежурная показала на какой-то ворох сваленной в углу грязной одежды. – Только не знаю, кого там теперь можно узнать, - горестно вздохнув, добавила она.
Рита подошла и недоуменно уставилась в угол.
- Что это? – тонким срывающимся голосом спросила она.
- Это то, что осталось от человека после аварии.
Наверное, дежурная знала, что нужно говорить или не говорить в таких случаях. Откуда-то в её руках появился пузырек с нашатырем.
Рита подошла ближе и разглядела, наконец, что в углу лежит человек. Только в какой-то странной позе. Как будто из него вытащили позвоночник и в таком вот бесхребетном виде бросили в угол, как кучу тряпья. Всё было в грязи и крови. Ей страшно было даже притронуться к «этому». Руки и ноги были странно вывернуты, лица почти не было, будто по нему прошлись огромной железной тёркой. Но Рита знала, что это её Пётр, Петя. И страх сразу прошёл, потому что она сумела узнать в этом грязном и кровавом комке своего мужа. А такого она его не боялась.
Рита встала на колени, наклонилась и обняла руками безжизненную голову. Прижала её к себе и стала баюкать, как маленького ребёнка. Сейчас ей нужно было только жалеть его. Будто он был живым и нуждался в её любви и жалости.
Дежурная, стоявшая наготове с пузырьком, удовлетворенно сказала:
- Ну, вот и молодец. Вот и умница. Хорошо, что узнала. Не безымянный, значит. Теперь и похоронишь по-человечески.
Она продолжала что-то говорить, чтобы не дать Рите возможности кричать, причитать или впасть в истерику. Но Рита молча баюкала своего мужа. Потом остановилась, застыла, осторожно положила, голову Петра на пол и встала с колен.
- Немедленно вызывайте врачей, - тихо, сквозь зубы сказала она.
- Тебе что – плохо?
- Не мне. Ему, - Рита, не поворачиваясь, показала пальцем на Петра.
- Ты что, девочка? Он же мёртвый. Ты поплачь лучше. Тебе легче станет, и в себя придёшь.
- Он живой! Он живой, слышите вы! Вы живого положили к мёртвым и ждёте, когда он умрет! Вы – изверги!
У Риты стучали зубы. Слова с трудом выскакивали из сведенного судорогой рта.
- Скорее, вызывайте врачей. Скорее, скорее, - Рита схватила женщину за руку и потащила её к двери.
- Да что же ты творишь! Ты почему решила, что он живой? Его привезли уже мёртвым. Врачи его осматривали, - дежурная вырвала руку и решительным шагом направилась в угол, где лежал Пётр.
Она взяла его изувеченную кисть и стала нащупывать пульс. Но ничего не нашла. Она повернула голову к Рите:
- Ну, вот. Никакого пульса. Знаешь, так бывает, когда не хочешь принять очевидное.
Она разогнулась и стала отходить. И в этот момент Пётр застонал.
Женщина остановилась, как вкопанная. Она боялась повернуться, чтобы снова взглянуть на «труп». А Рита стояла рядом и кивала головой, словно подтверждая собственные мысли дежурной.
- Хорошо, что ты здесь. И что утро. А то бы я с ума сошла от страха, если бы он вот так застонал при мне. Да, впрочем, я бы и не услышала, не здесь сижу всю ночь. Это хорошо, дочка, что ты так рано пришла. Это хорошо.
Женщина ушла. А Рита села на пол возле мужа, положила его голову к себе на колени и стала гладить его слипшиеся от крови волосы. Она уже не баюкала его, боясь причинить боль искалеченному телу.
- Не дождётесь, не дождётесь, - тихо шептала она.
***
Рита не выходила из больницы, оставаясь у постели Петра днем и ночью. Кто-то занимался её сыном. Кто-то сообщил об аварии родителям Петра и его братьям. Кто-то позвонил её матери. Мать приехала и взяла все заботы о дочери и внуке на себя. Приехали братья мужа, один из которых был ведущим хирургом в своем городе.
- Мы всё тебе починим, брат. Не сомневайся. Руки-ноги новые сделаем. Всё восстановим, - говорил он безмолвно лежащему брату.
- Вот только мозги я не ремонтирую. Не специалист. А всё остальное могу. Тут нейрохирург нужен самый лучший. Я вызову, у меня есть связи. Ты только не умирай, брат.
На Риту никто не обращал внимания, никто из родственников Петра с ней не разговаривал. Да ей и не нужно было их внимание. Она сидела возле его больничной кровати, держа в своих руках его руку, единственное, что было не изувечено. Кровать была специальная, вместо матраса чем-то пропитанная мягкая подстилка.
Авария произошла на трассе. Выехали-таки они с Иваном на большую дорогу. Захотелось скорости, а хмель совсем притупил чувство осторожности. И неслись без зажжённой фары на всех парах. Как всегда в таких случаях, совсем неожиданно откуда-то вынырнул самосвал. Иван, который сидел сзади, увидел его первым, успел сгруппироваться, соскочить и откатиться в кювет. Из-за этого мотоцикл развернуло, и Пётр уже никак не мог успеть увернуться от несущегося на него самосвала. Удар был сокрушительным. Петра сбросило с мотоцикла и много метров тащило по дорожному покрытию.
Когда приехала милиция и скорая помощь, и те и другие признаков жизни в разбитом и изувеченном теле не нашли. Поэтому дождались перевозку и отправили тело в морг.
Иван, сильно побитый и ободранный придорожными кустами и ветками, около часа отлёживался в кювете. Он слышал, как приехала милиция, потом скорая, как они о чём-то говорили. С трудом подполз он к дороге и в свете фар самосвала, метрах в тридцати от себя, увидел искорёженный мотоцикл. И ещё ближе – накрытое чем-то тело. Первым его желанием было позвать на помощь – он сильно повредил ногу. Но потом он подумал и решил, что лучше будет незаметно унести отсюда ноги.
К утру он добрался до дома.
Когда Рита в морге подняла шум, нашлись дежурные врачи, санитары, они быстро забрали Петра в реанимацию. Долго колдовали над его телом, пытались собрать то, что можно было собрать. Множественные переломы обеих ног и руки, разрывы внутренних органов, отсутствие кожного покрова на спине. Перелом основания черепа и гематомы. Все травмы должны были причинять ему неимоверную боль. Все травмы были несовместимы с жизнью. Но на удивление всех врачей он себя с жизнью совмещал.
Дышал, иногда стонал. Пытался открыть глаза. Через два дня после нескольких операций, его положили на специальную кровать, содранной спиной на специальную пропитку. Уцелевшая рука была безжизненной. Но Рита старалась не отпускать её надолго. И когда никого не было рядом, всё время разговаривала с мужем. Она не знала, слышит он её или нет. Но ей казалось, что если он её слышит, то, разговаривая, она как-то облегчит его страдания. Возьмёт его боль на себя. На себя.
- Петенька, я тут, рядом. Ты знай, что я всегда рядом. Вот и за руку тебя держу, чтобы ты не ушёл, чтобы боль твою забрать.
- Знаешь, твоя мама приехала, отец и братья все здесь. Они помогают здесь докторам. Особенно Николай. Они все за тебя горой. А Коля даже нейрохирурга из столицы вызвал. Завтра обещал приехать.
- Любимый мой, ты держись, ты же сильный и всё можешь. Ты выдержишь и победишь эту беду. Я помогу тебе, я рядом всегда. Слышишь? Чувствуешь мою руку?
- Если ты меня хоть иногда слышишь, ты пожми пальцами мою руку. Я буду знать, что ты здесь, со мной.
Ещё много всего говорила ему Рита, гладила руку, целовала её, с нежностью смотрела на то, что осталось от его тела. Она не понимала, откуда поднялась эта нежность. Сначала пришла жалость, потом страх потерять его, а дальше из глубины сердца появилась она – давно забытая и забитая нежность. И Рите было хорошо с ней. Потому что она позволяла ей любить своего мужа.
***
На следующий день приехал обещанный нейрохирург. Петра увезли из палаты на очередные рентгены и обследования. Его не было полдня. Рита уже трое суток была без сна, её охватило какое-то нервное возбуждение, глаза лихорадочно блестели. Она не знала, ела ли она что-то, пила ли. Ей это было совершенно безразлично. Говорить ни с кем ей не хотелось. Ей так же были безразличны и молчаливое осуждение родственников Петра, и дружеское сочувствие родных ей людей.
Во второй половине дня Петра привезли назад в палату. Это означало, что операцию ему не делали. Через какое-то время зашёл приезжий доктор и голосом, в котором были сочувствие и сожаление, стал рассказывать Рите о том, что делать операцию невозможно. Больной её не перенесёт. У него слишком много других травм. А те, которые относятся к голове, и вовсе несовместимы с жизнью.
- Но он же живой! Значит, можно и нужно что-то сделать.
- Понимаете, он умирает. Если бы Вы его не вытащили из морга, то через пару часов он бы скончался. А Вы его вытащили. Зачем? Чтобы он мучился? Да, мы можем ему помочь – колоть сильные анаболики, морфий. Мы не знаем, чувствителен ли он к боли или находится в коме и ничего не чувствует. Вам остается только ждать.
- Доктор, неужели Вы ничем ему не поможете?!
- Я не Господь Бог. Извините.
Врач потоптался возле кровати, кивнул на прощанье головой и навсегда исчез из Ритиной жизни.
***
Ещё три дня и три ночи. Три дня надежд и три ночи отчаяния. При свете дня Рите казалось, что Пётр победит смерть. Ночью из темноты приходил страх и кривыми острыми зубами впивался в душу.
- Не дождётесь, - шептала Рита сухими губами. – Не отдам я его. Не отдам.
На седьмой день утром, когда Рита сидела возле кровати, сжимая руку мужа, ей показалось, что его пальцы слегка дрогнули. Сердце её упало куда-то вниз, подскочило к горлу. Она рывком наклонилась к уху Петра и стала шептать:
- Петя, ты слышишь меня? Если слышишь, пожми мне руку.
В ответ – ощутимое пожатие. Вот, наконец-то она может хоть как-то с ним пообщаться.
- Петя, я буду тебя спрашивать, а ты мне отвечай рукой. Если «да», то руку сожмешь, если «нет», то не пожимай. Ты меня понял?
Он понял, потому что сразу ответил пожатием.
Рита лихорадочно стала задавать вопросы: что болит, где болит, как болит, что чувствует, видит ли, может ли двигать чем-то, кроме руки, понимает ли, кто с ним рядом. За полчаса Рита смогла узнать, что у мужа болит всё, кроме головы. Видит он всё в тумане. Знает, кто рядом, и всё слышит. Говорить пытается, но не может.
Потом Пётр устал и перестал реагировать на вопросы. Но Рита не отпускала его руки, боялась даже несколько минут оставить её без внимания. Ей казалось, что их соединённые руки удерживают тонкую нить жизни мужа. Ей нужно было позвать врача, рассказать, что Пётр был в сознании, но теперь её никто бы не оторвал от его руки. Она ждала.
Наконец зашёл врач. После эмоционального рассказа Риты доктор взял руку пациента, долго щупал его пульс, пожимал и пытался «поговорить» с помощью руки. Безрезультатно. Он внимательно посмотрел на Риту:
- Вам необходимо отдохнуть. Вы не спали почти неделю. Ваш мозг не выдерживает. Я настаиваю, чтобы вы пошли домой и выспались.
- Хорошо, доктор, - она поняла, что он ей не верит. Считает, что её разговор с мужем – результат воспаленного усталого мозга. Она хотела кивнуть в знак согласия, но голова сама качнулась из стороны в сторону. А это значило – нет.
Врач обреченно вздохнул и, безнадежно махнув рукой, вышел.
Перед заходом солнца Пётр открыл глаза и стал шептать какие-то беззвучные слова. Рита их не понимала. Наконец, она догадалась – он звал сына.
- Сейчас, Петенька. Сейчас сбегаю, позвоню, его приведут. Как хорошо, что ты стал говорить.
Пётр снова что-то прошелестел губами. Потом снова и снова. Он твердил какое-то одно слово, а она никак не могла разобрать и понять его. Рита видела, каких усилий стоило ему произносить это слово. Но он с упорством продолжал шептать его. Пётр видел, что Рита не понимает его. Она пыталась произносить какие-то слова вместе с ним. И вдруг отчетливо услышала – ПРОСТИ!
Он увидел, что она поняла. Поняла и молчала, поражённая. Он пожал её руку. И это пожатие было сильнее всех его объятий при жизни и нежнее, чем все его ласки.
- Я тебя давно простила, Петенька! Ты только живи, не сдавайся. Хочешь, я спою тебе нашу первую песню. Помнишь – Тбилисо? Ты играл и пел, а я подпевала тебе.
Рита тихонько запела их общую песню. Пелось ей легко и свободно. Она знала, что муж сейчас подпевает ей и даже играет на своем любимом баяне. Она понимала, как близки они в эту минуту и была даже счастлива, что такая минута настала в их жизни.
Привели сына. Он стоял у кровати и тихо плакал. Его отец, такой сильный, такой грозный, был сейчас самым беспомощным человеком на земле. Такого папу нельзя было бояться, и невозможно было ненавидеть.
Пётр долго смотрел на сына. Это единственное, что он мог сейчас. Потом перевел взгляд на Риту. Снова на сына.
- Береги…
Это последнее слово отняло у него все силы. И Рита поняла, что муж сдался. Больше он не откликался на её слова, не пожимал её руки и не открывал глаз. Он уходил.
***
Утром пришли родственники, стали плакать, рыдать, кто-то – кричать на Риту. А она сидела безучастная, молчаливая и удивительно спокойная. Она взяла сына за руку и отправилась домой. Рита была нужна живому Петру, о мертвом позаботятся братья.
Хоронить сына родители решили на своей родине. Для этого нужно было проехать 400 километров. Рите права голоса не давали. Все родственники мужа дружно ополчились на неё. Она физически чувствовала их ненависть.
- Лучше бы ты умерла, - прошипел ей старший брат мужа.
- Конечно, - она была не против.
Похороны растянулись на трое долгих мучительных суток. Сутки в больнице и морге, сутки в дороге. Сутки – прощание в родительском доме.
Братья Петра не разрешали ей отходить от гроба. Когда она обессиленная склоняла голову, один из них обязательно шпынял её в бок и говорил:
- Не спи, проспала уже мужа!
Рита теряла сознание. её относили в дом, растирали ей виски, давали нюхать какую-то гадость. Когда она приходила в себя, её снова отводили к гробу. Ей казалось, что это никогда не кончится – запах разлагающегося тела, жужжание мух, злобные слова. И ненависть, ненависть. Казалось, что она даже заслонила горе этих людей.
Светлыми пятнами в этом кошмаре были сын и сестра, которая привезла Алёшку, чтобы он мог проститься с отцом. Они старались быть рядом, поддерживать и жалеть её. Сестра огрызалась на братьев, стыдила их. Но они не реагировали на слова, только отмахивались.
Похоронили Петра по всем правилам, но когда после всех прощалась с мужем Рита, один из братьев громко сказал:
- Надо бы и её туда живьем положить, незачем ей оставаться на земле без мужа.
Все это услышали, кто-то зашушукался, кто-то покивал головой, кто-то жалобно заплакал.
На поминках травля продолжалась. Браться и отец мрачно напивались и наливались неизрасходованной ненавистью. Наверное, они так горевали. Им нужен был кто-то виновный в смерти брата. Они стали громко кричать, материться. Рита сидела, молчала, слушала их выкрики в свой адрес. Она раздражала их просто фактом своего существования, просто тем, что сидела вот так и слушала. Однажды она не выдержала и тихо спросила:
- Зачем же вы ему мотоцикл купили? Не я ему такой дорогой сердцу подарок сделала…
Что тут поднялось!
- Ты как смеешь родителей в чем-то обвинять?!
- Ты вообще свой рот закрой и не высовывайся!
- Мы тебя сейчас отметелим, как хотим, и скажем, что так и было!
Столько «хороших» слов о себе выслушала Рита. И решила, что уж лучше молчать, как молчала она всю свою жизнь с Петром.
Утром все пошли на кладбище поминать покойного. А когда вернулись, сестра Риты взяла её за руку и при всех сказала:
- А сейчас, дорогие родственники, попрощайтесь со своей невесткой, через полчаса мы уезжаем.
Рита удивленно посмотрела на сестру.
- Я не могу. Нужно ещё на девять дней остаться.
- Навсегда ты тут останешься, в земле. Тут и закопают, не сомневайся.
- Но как же …
- Очень даже сможешь. Билеты куплены, автобус ждёт. Довезёт до аэропорта, там полетим самолетом.
Братья пошумели, покричали, мать заплакала горько, отец нашёл заковыристый матюг. Этим и проводили.
***
В автобусе все трое молчали. Сестра искоса поглядывала на Риту, на черные круги, залегшие под глазами, на чёрный платок на её голове. Рита спала, прислонившись головой к стеклу. И во сне плакала. Сестра не будила её, и радовалась этим слезам. Потому что за всё время этого свалившегося на неё горя Рита не проронила ни слезинки.
- Может, разбудить её, - тихонько спросил Алёша.
- Нет. Пусть плачет. Это хорошо.
- А разве может быть хорошо, если человек плачет?
- Ещё как может!
- Когда я плачу, мне плохо, - вздохнув, констатировал племянник.
- Даже когда ты плачешь, это хорошо. Поплакал – и боль прошла.
- Ну ладно, пусть плачет, - разрешил Алёшка.
Аэропорт их встретил туманом. Вылеты откладывались. Они втроем слонялись по полупустому аэровокзалу, говорили о погоде, о том, что Алёшку пора бы уж покормить. Ели в буфете аэропортовские пирожки, запивая их чаем.
Все трое, не договариваясь, не говорили о похоронах. Как будто боялись спугнуть посветлевшую, пусть и туманную, полосу жизни.
В родной город прилетели в три часа утра. Вышли налегке. Постояли немного в привокзальном сквере. Город спал. Даже такси не было на стоянке. И решили идти пешком. Это лучше, чем сидеть и ждать рассвета. Они шли и о чем-то болтали. Именно болтали. О ночи, о том, что идти так далеко, что ноги сотрешь до самой, что ни на есть. Стало светать. Алёшка, несмотря на усталость, умудрялся ещё бегать вокруг матери и тётки, рассказывая им о чём-то своем, мальчишеском.
- Знаешь, мама, - он интуитивно пытался отвлечь её от грустных мыслей. – Мы с пацанами тут заспорили: они говорят, что тараканы – это насекомые. А я говорю – что пернатые.
- Алёшка, ты что! Какие же это пернатые. Пернатые – это птицы, - возразили тётка.
- Ага! А почему же они яйца откладывают, и крылья у них есть…
Сестра прыснула, отвернулась, потом громко рассмеялась. За ней стал смеяться Алёшка, припрыгивая на одной ноге. И вдруг засмеялась Рита. Они остановились и долго хохотали, глядя друг на друга.
- Как стыдно! – сказала Рита. – Мы же с похорон едем.
- Не едем, а идём, - возразил сын.
- И не стыдно вовсе, - поддержала племянника сестра.
- А ты что, хочешь всю оставшуюся жизнь провести, посыпая голову пеплом? Они бы тебя там точно уморили, заказнили и рядом с Петей уложили. Хорошо, что я тебя оттуда вытащила, точно бы живой не ушла, - сестру всё-таки прорвало.
- Хорошо, - согласилась Рита.
Они шли по своему городу в свой дом, где было тепло, уютно, где ждала мама. Рита знала, что теперь в её жизни больше никогда не будет побоев, унижений и ругани. Она больше никогда не разрешит унижать себя никому. Никому!
- Не дождётесь! – тихонько сказала она кому-то.
Солнце уже выкатилось и начало согревать мир.
- Давайте постоим перед домом, - предложила сестра.
Они остановились, придирчиво осмотрели друг друга. Удивительно, но после бессонных ночей и долгого путешествия из аэропорта они выглядели бодрыми и даже румяными. Вот только был какой-то диссонанс в облике Риты.
Сестра протянула руку и медленным, осторожным движением сняла с головы Риты чёрный платок.